Зашифрованный план (Повести, рассказы)
Шрифт:
Оставалось одно — неощутимое, всевластное и вездесущее — клевета, донос. Но это — выяснится… А пока что очень все интересно — и моя обстановка и моя судьба.
Я задремал и потом проснулся. В углу что-то слушает часовой, за стеклами ночь. Из коридора доносятся глухие голоса. То один, то несколько. И вдруг рассыпался голос прыгающими вскриками рыданий… Я слушал. Отдаленный дверями, в молчании полуночи, безнадежно, жалко и страшно рыдал неизвестный голос… Глаза мои невольно расширились… И я думаю, если бы на граммофонную пластинку записать этот плач, а потом, выпустив на свободу плакавшего человека и в покое оставив его, сыграть ему записанное на пластинке, — он не стал бы больше жить от острейшего унижения. Таким звериным, примитивным, молящим о пощаде был его вопль. А потом словно захлопнули наглухо дверь, и все затихло. Часовой зевнул, переставил приклад винтовки. Я знаком с тюремной обстановкой, и мне известны ее ночные страхи. Но всегда такие крики родят во мне чувство чего-то зловещего. Я второй раз заснул и второй раз проснулся от шума в комнате. Должно быть, короток был мой сон, потому что за окнами так же была еще ночь. Вошедший человек сделал общий кивок головой — и мне и часовому.
— К следователю!
Я вышел в коридор — часы пробили три.
По одной стороне стола — я, по другой — человек в матросской рубашке. Рубашка желтая, хаки, а широкий, отбросной воротник карминно-красный. Цветовой удар в однотонную полутьму холодного зала. Фуражка блином, примята лихо, ремень от маузера через плечо. И… пишет. Весь стиль испорчен!
Ответил на все, что он коротко спрашивал. Та же анкета. Потом броском!
— Вы родственник Кирякова?
— Нет.
— Но знаете его?
— Конечно. Сергей Киряков сотрудник нашего музея.
— Он — бывший офицер?
— Насколько мне известно, — нет.
И я рассказал следователю, как однажды в Губвоенкомате подумали, что Сергей — генерал Киряков.
Следователь заинтересовался, потом перевел глаза на мои руки.
— Вы физической работой занимаетесь?
— Я же истопник.
Оба мы улыбнулись. Потом несколько частных фраз о царизме и о революции, к которой и я и он были в свое время причастны.
— Подпишитесь, — устало сказал следователь, — и… идите.
— Но что же это все значит?
Следователь махнул рукой.
— Разберут. Доложу начальнику секретно-оперативной части…
Выходя в коридор, я столкнулся… с Сергеем! Оба мы приостановились от неожиданности. У него был свой часовой, который сейчас же впихнул его в дверь. На прощанье Сергей улыбнулся мне подавленной улыбкой.
Любопытно, как часовому передается отношение начальства! Вот следователь со мной беседовал так, что у солдата сразу создалось впечатление, что я случайный пациент Чека и, вероятно, не преступник. И он, заводя меня в комнату, сам спросил:
— Знакомый, что ли?
— Сослуживец.
— Бывает, — рассудил красноармеец, — ты вот наверху сидишь, а он в подвале… Ну, спи!
Я лег. Но, черт возьми, как осложнились мои тревоги! Я ничего не понимал. Арестован Сергей. Вероятно, и Жабрин. И, невольно улыбнувшись, про себя спросил: — И Букин? Но ведь и Инна… Она сестра Сережи!.. Мне так сделалось жалко эту милую девушку. Ну ее-то за что? Да, дьявольщина, — всех-то нас, наконец, за что? Ведь это же граничило с комическим?! Я ничего не понимал. Я осужден был на бесплодные догадки на неизвестный срок…
Утро. Пробуждение и смена часовых. Плотно стал в углу небольшой, ощетинившийся смоляно-черными усами. Вероятно, мадьяр. Лежать как будто неприлично. Я подобрал свое одеяло и стал ходить, разминаясь. Шаг, два, три — назад. Шаг, два, три — назад. Перед окном. В него видны стена и окна, закрашенные белым. Опять я мучаюсь вопросами я пугаюсь в паутине невероятных предположений. Но, начинаю думать, ведь и выбор возможностей безграничен? И он предоставлен случайности. И если одной из них угодно было привести меня сюда, то почему другой не углубить, не растянуть сцепление событий до последнего звена? Но о себе серьезно думать в этом смысле я не мог, а за Сережу и других мне было страшно…
— Котелка у вас нет? — спросил у меня вошедший красноармеец с добродушием завхоза. — Ну, я вам в своем принесу.
Это было весьма кстати. Мне очень хотелось пить и есть. И он, действительно, принес горячий кофе, паек хлеба и, что меня совсем очаровало, — сахар! Завернутый, как заворачивают в аптеках порошки. Мы, видимо, считались на красноармейском положении.
Я еще не успел допить своей порции, как новый человек отворил дверь. Поглядел в бумажку, потом спросил мою фамилию.
— Имя, отчество, — следил он по записке, — собирайтесь с вещами.
Какие у меня сборы! Одеяло под мышку, и я готов. Опять коридоры, теперь не такие глухие, словно проснувшиеся, прибравшие свою ночную тайну. Лестницы с часовыми и комендантская. Там много народу — выходят, входят. Сопровождающий подвел меня к столу.
— Подпишитесь, — сунул мне бланк комендант.
Читаю — подписка о невыезде из города. Ого! Весело запрыгало перо…
— Пропустить его!
И я, прижимая к себе одеяло, свободно переступаю роковой порог Чека…
Свежий утренний холодок. Серое небо и хлопья снега нежно льнут к горячему лицу. Какая-то старушка — у подъезда расплывается в счастливую улыбку:
— Освободили, знать? Спаси тебя….
Ах, с каким съедающим нетерпением шагал я к музею! Вот и знакомая дверь — уже отперта. Значит, кто-то остался на свободе и мог распорядиться… Первым встретил меня татарчонок, и тотчас же мордашка его с оттопыренными ушами округлилась, как блин, и засверкала зубами.
Дальше Букин. Старик от радостной неожиданности даже побежал мне навстречу. Торжественно поцеловал и долго тряс руку.
— В чем дело, в чем дело? — допытывался он.
— Кто еще арестован? — спросил я.
— Сережа. А разве его не освободили с вами?
— Не знаю.
— Идите наверх, там Инна. Расскажите…
Инна, взвизгнув, бросилась мне на шею. Потом тревожно спохватилась:
— А Сережа?
— Ничего не знаю…
У Инны ужасный вид. Должно быть, она не спала всю ночь: лицо посерело, черные тени под глазами. Дрожит от беспокойства.
— У нас был обыск, еще с вечера. Все перерыли, пересмотрели. Спрашивали тот проклятый вчерашний ключ… Бедный братишка… за что его?