Застава
Шрифт:
Покажи мне дорогу, Симаргл. Проведи через топи непролазные да мосты неведомые. Не я ль приняла тебя как дитятко родное? Не я ль лелеяла и баюкала? Не я ль разожгла огонь сердца твоего и силу в нём великую?
Незвучащий голос овевал кладбищенским холодом, стягивал в ледяные узлы мышцы, оседал на нервах неживой изморозью. Туру стало казаться, что ещё миг, и время для него и брата остановится окончательно. Но мысль Ворона жила, и во мраке Перехода продолжала гореть, как свеча на промозглом ветру.
Ты разжигала ненависть, Пятница. То не сила великая,
Мост, отделявший мёртвую от живых, вспыхнул ослепительно-белым огнём. Ворон пошатнулся. Взгляд воткнулся в старый клетчатый ковёр, лежащий под ногами.
Руки Пятницы потянулись сквозь полыхающий мост.
Помоги мне, Змиулан, сын покровителя моего, брат наречённого сына моего. Простри мне длань свою, выведи на белый свет. За гибель мужа моего дорогого, за смерть сыночка ненаглядного отомстить помоги людям злым, бессердечным. Подарю тебе богатства несметные, научу, как над людишками серыми встать высоко, как дела творить великие, как властью управлять глупою…
Тур что было сил стиснул правую ладонь, сжимавшую руку брата.
Не подниматься над людьми должно, а вровень с ними идти.
Тень качнулась вперёд. Проступило обрамлённое чёрным платком лицо – точь-в-точь такое же, что смотрело со старых фотографий. Пустой взор вонзился в близнецов-Полозовых.
Дети змеиные. Не будет вам ни мира, ни счастья на белом свете. Уходите к родителю своему под холодное крыло. Оставьте живых мне, а мёртвых – забвению. Отец ваш жалостливый и лживый со мною не совладал, и вам не совладать. Уйдите с дороги моей. Сама мост наведу, да проводника найду. Горем и тоской белый свет усыплю. За мужа моего дорогого и сыночка ненаглядного, за матерей, потерявших дитяток милых, за вдов безутешных, за калек, людьми брошенных.
Мама!
Тень в горящих вратах Перехода обратилась на юношеский голос.
Мама, зачем? – Лис шёл по ковру без звука и движения. Солнечный свет играл в рыжих волосах, окрасив кудри в золотисто-льняные тона. – Зачем месть, мама? Прости тех, кто породил твою беду. Справедливостью теша себя, не ведаешь, сколько новых вдов, беспомощных калек и материнских слёз принесут в мир людской твои деяния. Прости и упокойся в Памяти земной. Иди сквозь огненные кольца Полоза – хранителя и покровителя своего.
Семь годов. Семь дорог – Путь остывшей души. Загляни за порог И свечу не туши. Там дитя первый крик, Смех невесты младой, Старика смертный лик – То круг жизни с тобой. Веры стойкая твердь Рушит горести тризн. Кто родится на смерть, Умирает на жизнь.За границей перехода секундная стрелка на настенных часах щёлкнула один раз.
Помнишь тот Новый год? Ты подарила Серёже оловянных солдатиков. Мы играли на этом ковре, – Лис медленно опустился на одно колено и положил ладонь на старый истёртый ворс. – Мы выстраивали русских богатырей и немецких рыцарей в одну колонну, и это был большой мирный парад среди конфетти и серпантина.
Суровый лик под чёрным платком на мгновение ожил. В бликах белого пламени сверкнули ласковые искорки, приоткрылись и чуть порозовели тонкие губы, нерешительная улыбка разгладила глубокие морщины на высоком челе.
Стрелка на часах шагнула на следующее деление.
Серёжа…
Лис встал и низко опустил голову.
Огонёк его свечи горит во мне, – тихо ответил он в пустоту.
За границей этого света раздался протяжный тоскливый стон. Холодная маска Смерти вернулась на прежнее место, и мёртвый лик Пятницы приблизился к самому огню.
Ложь, – прошипела чернота.
– Брат, сойди с ковра, – шёпотом крикнул Лису один из близнецов. Оба стояли на самой кромке клетчатого покрытия.
Ложь… Лживый Змей обещал мне вернуть сына, а послал тебя, змеиное отродье. Не сын ты мне! Вон из моего дома!
Лис почувствовал, как нестерпимо горячие пальцы вцепились в его плечо. Нелегко было сопротивляться Туру в подобные моменты, но юноша изловчился удержать равновесие и крикнул в удаляющийся Переход.
– Семь дней! Людмила, через семь дней с тобой будут мир и покой.
Секундная стрелка тюкнула о циферблат в третий раз.
– …водичку поменяла, – продолжала Надежда Сергеевна, обеспокоенная поведением канарейки. – Лили, миленькая. Не кричи, не пугай меня старую. А не то твой хозяин разозлится. Вот молодец, Лили. Фю-фю-фю. Умничка, птичка!
Канарейка впрыгнула на жёрдочку и отрывисто чирикнула.
– Спасибо, Надежда Сергеевна, – Борис Полозов улыбнулся хозяйке.
– Вот так родственники ваши жили, – вздохнула старушка и плотно затворила дверь. – Вы Мише письмо по компьютеру пошлите. Спросите про Люду. Я абсолютно убеждена, он будет рад ответить. Он специально мне электронный адрес оставил, если вдруг его кто-то незнакомый спрашивать будет. Вы идите в мою комнату, там открыто. А я пока чаёк поставлю.
– Надежда Сергеевна, мне, к сожалению, пора уезжать. Если позволите, я позвоню вам.
– Жалко, мало погостили-то. Но ничего, сейчас и телефон, и адрес для компьютера напишу… Где-то у меня тут карандаш был…
Горячее марево качалось над асфальтом, но дневная жара пошла на убыль. Прохожих стало заметно больше, равно как и автомашин, снующих по переулкам. Полозовы пешком выбрались из квартала старых питерских домов и упёрлись в набережную Фонтанки. На другом берегу господствовал Летний сад. Без каких-либо вербальных и невербальных переговоров братья направились в оазис тишины, красоты и гармонии.
Не обращая внимания на осторожные взгляды билетёрши на входе, Полозовы обогнули Карпиев пруд, проследовали вглубь тенистой аллеи и сели за крайний столик летнего открытого кафе возле аккуратно постриженной зелёной изгороди.