Застава
Шрифт:
Она принялась суетливо открывать дверь.
– Я всего лишь дальний родственник Людмилы Николаевны Старостиной.
Цепочка брякнула о косяк, и дверь открылась. На площадку и лестницу пролился электрический свет.
– Простите, – женщина прижала к груди костлявые руки и отступила в длинный высокий коридор, – проходите, пожалуйста. Конечно, проходите… Как похож!.. Не обращайте на меня, старую, внимания. Я сейчас… сейчас успокоюсь.
Тур, начавший было снимать перчатку, замедлил движение, а Ворон в свою очередь сделал всё, чтобы идеальное сходство близнецов не произвело на хозяйку особого впечатления. Это оказалось нетрудно, поскольку кроме Лиса старушка
– Проходите, – она торопливо, но удивительно легко семенила впереди. – Проходите, сюда. Тут я живу. Сейчас сядем, поговорим… Господи, как же вы похожи на Серёжу! Я вам и альбомы её покажу. Вы, наверное, и фотографий-то не видели? Сколько лет прошло. Что ж раньше не приезжали? Я и не надеялась, что у неё родственники кроме матери оставались.
У Ворона появилась шкодливая мысль: запустить секундомер и просчитать количество слов в секунду, выдаваемое шустрой маленькой старушкой. Складывалось впечатление, что появление неожиданных гостей сработало как ключ от заглушки мощного словопотока, накапливаемого многие годы.
Длинная узкая комната с гигантским потолком была заставлена старой, но добротной мебелью. Часть помещения отгораживал массивный бельевой шкаф, за которым на стене виднелись десятки этажей разноликих книжных корешков.
– Муж мой покойный здесь работал, – походя пояснила хозяйка, заметив внимание Лиса к домашней библиотеке. – Тут все труды свои писал. А Серёжа любил к нам за книжками приходить. Какой мальчик был любознательный! Бывало, книжку прочитает, а потом на кухне Людмиле пересказывает. Вы садитесь, пожалуйста, не стесняйтесь. И простите меня, старую, за мою болтовню. Хорошо мы жили в прежние времена, дружно. Со Старостиными всегда вместе, как с родными! Это сейчас, – она махнула рукой в сторону коридора, – каждый в своей конуре. Никому до соседей дела нет. А раньше и в отпуск вместе, и беды пополам, и радости. Я абсолютно убеждена: память – она словно живая душа. Пока помнишь людей, они живут рядом с тобой. Хоть десять, хоть двадцать лет. Это хорошо, что вы про Старостиных вспомнили. А уж я боялась, всю память в могилу за собой унесу. Жалко. Как всё обернулось!
– Надежда Сергеевна, – Лис улучил момент прервать монолог и направить беседу в упорядоченное русло, – про Людмилу Николаевну и её семью мы узнали совсем недавно. Так получилось. Когда её мать умерла…
– Ой, да, да, – хозяйка присела на краешек дивана напротив гостей. – Позвонили мне, сказали. Хотела на похороны поехать, да побоялась. Старая уже. Жалко Прасковью Михайловну. Добрая она была. А Людмила не в мать пошла. Жёсткая женщина, но справедливая. Сколько ей подножек ставили, пока диссертацию писала! Святослав, муж её, вмешаться хотел, не позволила. Сказала: ты сам «защитился», и я сама пробьюсь. И пробилась. Он её, как мог, вдохновлял. Хорошая была семья. Видно, Бог и вправду забирает таких первыми.
– А что всё-таки случилось, Надежда Сергеевна? Нам пока не удалось…
Выдумывать объяснения Лису не пришлось: рассказчица заводилась с пол-оборота.
– Беда случилась. Очень большая беда, – старушка всхлипнула и тут же устыдилась. – Простите. Простите меня старую. Супруг меня за слёзы ругал, а теперь вот уж полгода ругать некому. Иногда срываются слезинки, – она вздохнула и тем самым сдержала выступившие на глазах эмоции. – Сразу после новогодних праздников Святослав к родителям своим поехал в деревню, недалеко от Пушкино. Серёженьку взял с собой, как положено – в каникулы. Люда тогда дома осталась, что-то у неё в институте с расписанием вышло не так. В общем… не вернулись они.
– Как это? – прошептал Лис.
– Не вернулись, и всё. На станции их видели. Следователь потом объяснил. А в электричке нет. Много тогда всякого безобразия творилось. У нас в музее однажды мальчишки витрины побили. Надышались какой-то гадости и одурели совсем. А у знакомой моей на дочку хулиганы напали, когда из музыкальной школы возвращалась. Вот и гадай, что там на станции случилось. Люди разные попадаются. Иные за червонец готовы жизни лишить. Место глухое, болота кругом. Теперь ни могилы, ни плиты надгробной…
Она умолкла, и в комнате стало совершенно тихо.
– А Людмила? – Лис осторожно подвёл разговорчивую бабушку к актуальной теме.
– Люду будто подменили, – в два раза тише, чем раньше, заговорила Надежда Сергеевна. – До весны ждала, надеялась. И вдруг как каменная стена стала. «Здрасьте», «до свидания», «приятного аппетита» – ничего более. Я уж и так, и этак к ней. Прасковья приехала, жила тут март-апрель. Мы долго по вечерам рассуждали, как быть, что делать. Миша к Людмиле как котёнок ластиться пытался. Ничего не помогало. А однажды столкнулась я с ней в коридоре, как раз в майские праздники, а она мне вдруг говорит: «Знаю, где Славу и Серёжу искать. И как отомстить – знаю». Как она это сказала! Меня озноб до костей пробрал. А после она ушла. Помню, оделась во всё чёрное, взяла хозяйственную авоську и молча, не попрощавшись, за дверь. Я думала, в магазин отправилась. А её нет и нет. К ночи супруг мой в милицию позвонил. Ему сказали: если три дня дома не будет, тогда заявление пишите. Написали, со следователем поговорили, в розыск её фотографию отдали. Без толку всё. Сгинула. Вслед за Серёжей и мужем так и сгинула.
– Месть, – прошептал Ворон. – Вот откуда всё началось…
Старушка тем временем направилась к книжным полкам.
– Альбом я себе взяла, на память, – на стол перед Полозовым опустился большой «гроссбух», раздутый и потрёпанный. – Это последний. Восемьдесят седьмого года. Святослав фотографировать любил и Серёжу научил. Частенько они у себя в комнате фотолабораторию устраивали. Много фотографий было. А где сейчас – не знаю. Вот смотрите, это Людмила после защиты. Святослав её на кухне «щёлкнул», она только-только голову помыла… А это Серёжа…
Лис во все глаза уставился на фотографию. С чёрно-белой открытки улыбался веснушчатый мальчишка лет двенадцати с лихими кудрями над высоким лбом. Остроносый, темноглазый, жизнерадостный.
– Похож, да? – хозяйка осторожно улыбнулась.
– Похож, – неуверенно согласился Лис и глянул на старших братьев. Оба сдержано пожали плечами. – Надежда Сергеевна, у него были рыжие волосы?
– Посветлее, чем у вас, но рыжие, – ласково улыбнулась старушка. – В отца пошёл. Ведь Людмила – брюнетка… была.
Лис перевернул страницу.
На групповом фото запечатлелись Людмила Старостина, Надежда Сергеевна и, вероятно, её супруг, а на первом плане – мощный молодой человек странной наружности, возле которого стоял Серёжа. Черты большого лица нового персонажа фотоальбома были размазаны и просматривались плохо, но поза казалась слишком неестественной для здорового человека.
– А кто сидит в кресле? Миша? – полюбопытствовал Лис.
– Миша, – старушка зябко поёжилась и посмотрела на стену позади себя так, будто хотела удостовериться, что сквозь кирпич за ней никто не наблюдает. – Калека он с детства. Мать долго не прожила, отец от него открестился. Только дядька, материн брат, с ним и занимался. В комнату к себе прописал, ухаживал, кормил-поил, взамен ничего не просил. Хороший человек был Валентин Саныч…