Застенок
Шрифт:
– Как-то это все… – неуверенно сопротивлялся Роман. – Некорректно.
– Очень даже корректно, – Сергей Владиленович замахал на Романа руками. – Не тухлое же мясо или кислое молоко мы продаем. Мы продаем кайф. И читатель знает, что покупает кайф. А сила этого кайфа увеличивается соразмерно степени реальности нашего товара. Если мы утверждаем, что это – жизнь, взаправдашний мир, кайф достигает просто гигантских масштабов.
– Вы думаете, так легко выдать вранье за правду? – все еще сомневался Роман.
– Конечно! Надо только знать, что именно выдавать за правду. Беллетристику за истину не выдашь, это уж точно. Возможна лишь максимальная степень приближения. Но кто скажет, что материалы серьезного исторического издания, хоть и популярного – это блеф?
– Ну, историки там… специалисты.
– Вы шутите! – Сергей Владиленович в изумлении откинулся на спинку кресла. – Какой уважающий себя профессионал станет тратить время на популярное массовое чтиво? Да если и прочтет, что с того? Пожмет плечами и умоет руки. Не станет же он писать опровержения. Ну предположим, и напишет. Так ведь кто будет читать эти опровержения, кроме опять же специалистов? Нормальному читателю эти игрушки снобов-историков ни к чему. Ему кайф нужен, а не научные выпендрежи.
– Понимаю, – кивнул головой Роман. – И все же я не совсем уловил – чем я могу пригодиться? В тайнописи времен я профан.
– Напрасно вы так думаете, – энергично возразил Сергей Владиленович. – Тайнопись времен – такое же изобретение праздного ума, как и все, о чем мы с вами здесь сейчас говорим. Вся тайнопись содержится в головах наших авторов – даже не в моей и тем более не в голове моего начальства. Все в ваших руках, любезный Роман. Ведь вы далеко не случайный здесь гость. Вы для нас даже не полуфабрикат. Вас не надо учить, готовить. Вы – наш идеальный автор.
– Это вы на основании одного рассказа сделали такой вывод? – удивился Роман.
– Именно! – воскликнул Бубликов. – В иных случаях достаточно бывает одного только слова. Да вы и представить себе не можете, милый Роман, какой вы для нас клад! Такие, как вы, большая редкость. Мы были бы счастливы, если бы все наши авторы прошли через то, что выпало вам. Но, к сожалению, не всем дано разбивать границы реальности собственной смертью. – Сергей Владиленович с сожалением развел руками.
До Романа не сразу дошел смысл его слов. А когда дошел, он ошарашенно воззрился на собеседника:
– А-а… что?… ч-чем?
– О, не обращайте внимания, – замахал руками Сергей Владиленович. – В свое время вы все поймете. Будьте спокойны, вашей жизни ничего не угрожает. Я очень надеюсь, что вы согласитесь с нами сотрудничать. Оплату мы гарантируем высокую. Ну как, по рукам?
– Хорошо. Я попробую, – в голосе Романа звучала явная неуверенность в своих силах и возможностях в качестве тайнописца.
– Замечательно! – обрадовался Сергей Владиленович и протянул Роману через стол руку. – Я знал, что вы не откажетесь.
Бубликов повернулся к шкафу и выудил два ярких журнала.
– Вот наша продукция. – Сергей Владиленович светился удовольствием. – Это вы, Роман, возьмете с собой, как методологический материал. Почитайте, вникните в суть с учетом того, что я вам говорил. И приступайте к работе. Для начала, я думаю, вам нужно попробовать что-нибудь простое. И приносите сразу, как будет готово. Я всегда здесь, у себя. А если нет, то спросите у Регины. С Региной вы ведь уже познакомились? – Сергей Владиленович смотрел на Романа просто, без всяких хитрых намеков, но все равно заставил его нервно ерзнуть на стуле.
– Познакомились.
– Прекрасно. Да, и побольше субъективности. Субъективность, дорогой Роман, – это единственное богатство человека. И не стоит от него отказываться ради серой, грубой объективности. Объективность, мой друг, – это равнение на всех, но, поверьте, в той жизни, которую ведет девяносто девять процентов населения планеты, нет ничего заманчивого. Куда приятней блуждать по райским садам собственной фантазии, не правда ли? – Бубликов раскинулся в кресле, заложив руки за голову. Речь его стала медлительна и сладка, как полузасахаренный мед. – Так вот, наша цель – сделать вашу фантазию, вашу дивную субъективность достоянием каждого, кто обделен сим богатством. Бог велел делиться с нищими. Мы используем вашу фантазию как отмычку для взламывания чужих сейфов – человеческих душ. Мы опустошаем их, чтобы сделать богаче. Вы не пожалеете. Ну, не смею вас больше задерживать. – Сергей Владиленович снова принял деловой вид.
– До свиданья, – Роман поднялся со стула.
– Всего хорошего. И удачи вам.
В коридорчике Роман вновь испытал на себе изучающий и оценивающий взгляд царских очей Регины.
– До свиданья, – сказал он, быстро продвигаясь к выходу, дабы избежать новых поползновений со стороны ретивой секретарши.
– До встречи, сладкий мой, – томно ответила Регина, и в голосе ее, похожем на ночную тайну, содержалось верное обещание дальнейших приключений и будущего сладострастья.
Роман стремительно выскочил за дверь и понесся к лестнице, позабыв о лифте. Поспешное отступление обернулось паденьем со ступенек, во время которого он лишь крепче прижал к себе глянцевые журналы, предоставив собственную безопасность произволу судьбы. Судьба оказалась милостивой. Она одарила его всего лишь шишкой на лбу и синяком на колене.
10. Преданья старины глубокой
С обложки ему весело улыбался смешной человечек в цилиндре и с зонтиком в руках, сидящий на бортике корзины воздушного шара.
На изучение двух номеров «Дирижабля» Роман потратил оба выходных дня. Он с головой погрузился в непостижимый мир человеческой фантазии, подогреваемой жарким огнем тайнописи времен. Здесь сенсация сидела на сенсации, древние легенды пришпоривались научными открытиями, мифы обретали статус доказанной реальности, традиционные представления, бытовавшие веками, объявлялись мифом и выворачивались наизнанку. Будущий тайнописец наслаждался вывихами нездоровой фантазии. Он почувствовал к ним внезапный вкус, ощутил этот изнаночный мир своей отчизной и проникся к нему симпатией.
Чтение обогатило его бесподобными образчиками нового, нетрадиционного мышления. В предисловии журнала заявлялось, что целью его является перепрограммирование человеческого разума в соответствии с духом времени. Что редакция журнала считает своим долгом внедрение современных научных достижений в умы просвещенных читателей. Роману ничего другого не оставалось, как, зачислив себя в просвещенные читатели, углубиться в методологию внедренческих технологий.
Сперва его увлекла занимательная история маркиза де Сада, который вовсе не был таким уж чудовищем, каким его сделали в последние двести лет досужие вымыслы. Маркиза безвинно оклеветали – и никто иной как его собственная жена и ее досточтимое семейство де Монтрей. Как всегда, выплыть истине на свет Божий помог случай. При реконструкции замка в нормандском местечке Эшофур на севере Франции, бывшим когда-то собственностью рода Монтрей, строители обнаружили замурованную в стену рукопись. Ею оказался дневник одного из потомков несчастного маркиза, содержащий подробный пересказ предсмертной исповеди прабабки автора рукописи. В исповеди Рене-Пелажи де Монтрей, в замужестве маркиза де Сад, признавалась в следующем: все то, чем при жизни, а пуще впоследствии, был знаменит маркиз, – ее собственный грех. Это ее развратная природа толкала на все те мерзости, описанные в произведениях, авторство которых теперь, в свете новых фактов необходимо пересмотреть. Оклеветанный же маркиз, любивший жену без памяти и поэтому вынужденный брать на себя все ее вульгарные и преступные сексуальные похождения, более трети жизни провел в тюрьме. Застенки стали его домом в результате происков семейства Монтрей, покрывавших таким варварским способом похождения своей дочери, а также самой Рене-Пелажи, безумно ревновавшей без всяких причин бедного маркиза. Только тюремные стены были в ее глазах надежным препятствием для супружеских измен. Несчастный муж все сносил терпеливо и беспрекословно, храня тайну жены глубоко в сердце. Вся слава маркиза должна была по праву принадлежать его чудовищной супруге, пользовавшейся любовью мужа. Самому же маркизу удалось совершить в жизни лишь одно решительное деяние – разрушение Бастилии. В неспокойные дни начала июля 1789 г. де Сад из окна Бастильской башни, где он содержался, призывал бурливший страстями народ ринуться на штурм крепости-тюрьмы. Четырнадцатого июля Бастилия пала. Но на судьбе безвинной жертвы преступных страстей это почти никак не отразилось. Слава де Сада уже самостоятельно делала свое черное дело.