Застывшее эхо (сборник)
Шрифт:
У него уже тряслась реденькая седая головка, и мне стало совестно: пускай уж он доживает в сладостной иллюзии, что все вежливые, гигиеничные, богатые и могущественные люди – его естественные союзники. Но вот от тех, кому предстоит жить, а не доживать, у меня нет оснований скрывать, что преклонение перед так называемой цивилизацией представляется мне всего-навсего преклонением перед силой и богатством и что в отношениях с нами даже самые благовоспитанные люди все равно будут руководствоваться своими интересами, а не своими хорошими манерами. Попробуйте по-хорошему изъять пару квадратных метров жилплощади у самого благовоспитанного господина, – пропустит ли он вас вперед так же любезно, как при входе на научную конференцию? (Где, кстати, далеко не все доценты с кандидатами удерживаются от нарушения регламента – от кражи чужого времени, если к тому имеется возможность.)
К сожалению или к счастью (ибо без этого они бы просто не выжили),
Звери поступают именно так.
Но, может быть, интересы цивилизованных народов с ростом образования действительно перестают требовать какого-либо объединения против евреев? Наряду со многими другими пошлостями, молва приписывает Черчиллю и такой афоризм: «В Англии нет антисемитизма, потому что мы не считаем евреев умнее себя». Знаменитый американский писатель Филип Рот, десятилетиями разрабатывающий еврейскую тему, тоже признает, что в британской академической среде еврею вполне достаточно немножко стыдиться своего происхождения, и ему его за это тут же простят. А все потому, что в пору самого бурного зарождения наиопаснейшего антисемитизма – религиозного – англичанин-мудрец прибегнул к самой гуманной версии окончательного решения еврейского вопроса – к изгнанию. Вот как это излагается в энциклопедии Брокгауза и Ефрона:
«Приготовления к третьему крестовому походу оказались роковыми для английских евреев, пользовавшихся до тех пор сравнительно с другими государствами довольно сносным положением. Особенно пострадала тогда богатая еврейская община в Иорке. Судьба англ. евреев не улучшалась и при преемниках Ричарда, пока все они, наконец, после неимоверных страданий не были совсем изгнаны из Англии (1290). Лишь спустя более 350 лет им опять дозволено было селиться в Великобритании. Все эти преследования евреев христиане оправдывали ссылками на разные их прегрешения. Их стали считать проклятыми за то, что предки их за тысячу с лишком лет перед тем не признали и распяли Иисуса Христа. Привыкши видеть в каждом отдельном еврее богоубийцу и приписывая ему ненависть к Спасителю, многие объясняли находимые в гостиях красные пятна, признанные новейшею наукою своеобразным микроскопическим грибком, как кровавые пятна, происходящие якобы от уколов, сделанных евреями, – и за это страдало множество евреев. Когда стране угрожал неприятель, никто не сомневался, что лишенные отечества евреи служат ему соглядатаями и лазутчиками, и их признавали виновными без дальнейших доказательств. С таким же основанием евреям ставили в вину нашествие монголов (1240). В каждой беде виновных искали среди евреев. Исчезал ли где христианский ребенок, сейчас начинали ходить слухи, будто евреи умертвили его для употребления его крови в пасхальных опресноках, хотя еврейский закон в течение тысячелетий внушал и привил им глубокое отвращение ко всякой крови. Много бедствий причинила, напр., мирным еврейским общинам в Германии случайная смерть мальчика Симона в Триенте (1475), в которой, как положительно доказано, евреи были совершенно неповинны. Когда в XIV столетии (1348) так называемая черная смерть, перешедшая в Европу из Азии, похитила четверть европейского населения, придумана была нелепая сказка, будто евреи из ненависти к христианам отравляли колодцы. Ни светские, ни духовные государи, ни папские буллы (Иннокентий IV издал в 1247 г. в Лионе буллу, в которой он строжайшим образом осуждает все нелепые обвинения против евреев, в особенности в употреблении христианской крови), ни императорские охранные листы не могли спасти оклеветанных. Суеверие и предрассудки постоянно служили предлогом к грабежам и убийствам. Во многих местностях Германии евреи были поголовно истреблены (например в Силезии в 1453 г.).
…Так как наветы против Е. действовали как заразительная болезнь, переходящая с места на место, то положение Е. в Англии, Франции, Германии, Италии и на Балканском полуо-ве представляло одинаково печальную картину. Преследуемые Е. бежали на восток, в новые славянские государства, где царствовала веротерпимость. Здесь они нашли убежище и достигли известного благосостояния. Гуманный прием Е. нашли и в государствах магометанских».
Так вот, оказывается, почему славянские варвары столкнулись с еврейским вопросом – потому что народы цивилизованные свалили его решение на них. Чтобы потом выставлять им оценки. Как правило, неуды.
Но, может быть, я неправ и прогресс цивилизации все-таки вел к исчезновению антисемитизма, а холокост был лишь случайным протуберанцем, внезапно прорвавшимся рудиментом варварства? Попробую перечитать классическую «Историю антисемитизма», том второй, «Эпоха знаний» (Москва – Иерусалим, 1998) Льва Полякова, родившегося в Петербурге и состоявшегося как крупный историк во Франции, – перечитать, выделяя те суждения о евреях, которые, несомненно, можно считать представляющими одно из лиц европейской цивилизации благодаря либо популярности этих суждений, либо авторитету их авторов.
Итак…
Джон Толанд, «первый свободный мыслитель в истории Запада», в 1714 году уже укорял англичан в «ненависти и презрении» к евреям – в презрении, заметьте, не в зависти к их уму. Квазичерчиллевский афоризм лестен для нас и уже по одному этому не может быть верным: истина всегда причиняет боль; только боль, только ушибы и ожоги вынуждают нас более или менее правильно ориентироваться в мире, психика же изо всех сил стремится хоть как-то смягчить мучительные открытия, и если мы дадим ей волю, она полностью окутает правду утешительными обманами. Борьба знания с утешением – трагическая борьба, в которой гибельна победа любой стороны. Когда в своем казахстанском Эдеме я безмятежно расцветал в окружении гопников, у них тоже не наблюдалось ни признака зависти к нашему брату: еврей был труслив, жаден и хитер, но и хитрость его говорила не об уме, но исключительно о подлости, которая хозяевам жизни была просто в падлу. Устами гопника глаголет архаика: веками, тысячелетиями человеческий ум не был предметом поклонения – люди всегда поклонялись храбрости и щедрости. Мудрый законодатель, вроде Ликурга, еще мог войти в какой-то национальный пантеон, но тем, кто умеет хорошо устраивать сугубо личные дела, не ставили памятников ни тогда, ни сейчас.
Научный ум (но не социальный интеллект) обрел право на память потомства только где-то с эпохи Ньютона, а уж нашему брату еще лет триста было не до того. Нищая, но гордая Джейн Эйр так отвечала возлюбленному, предлагавшему ей половину своего огромного состояния: «Уж не думаете ли вы, что я еврей-ростовщик, который ищет, как бы повыгоднее поместить свои деньги?» Где тут видна зависть? И почему бы этой почти святой страдалице, готовой скорее умереть, чем поступиться принципами, не сказать просто «ростовщик», не еврей? Тем более что евреи в романе больше ни разу не поминаются?
В век Просвещения Мэтью Тиндал в нашумевшей книге упрекал евреев не только в жадности, но и в кровожадности: даже испанцы не могли бы перебить такую массу индейцев, если бы не находили примера в ветхозаветных преступлениях евреев, а Уильям Уорбертон доказывал истинность Откровения тем, что Всевышний избрал для этого «самый грубый и подлый народ среди всех народов мира». Однако ни среди хулителей, ни среди защитников евреев об их уме никто ни разу даже не заикнулся.
Любая опасность обостряет и антисемитизм – своего рода неспецифическую реакцию вроде повышения температуры. Наполеон, сосредоточивший в своей личности героическую грезу французского народа («хочет того же самого, что последний из его гренадеров, только в тысячу раз сильнее»), имел еще меньше причин завидовать евреям, чем моя родная шпана: «Евреи – это подлый, трусливый и жестокий народ», – но хотя бы ослабить «поразившее его проклятие» можно лишь путем смешанных браков: «Большое количество порочной крови может улучшиться только со временем». Однако для этого нужно разрушить изоляцию евреев, сделав их обычными гражданами, что и побудило Наполеона даровать евреям гражданское равенство. В поисках нового органа, посредством которого он мог бы влиять на евреев разных стран, новоиспеченный император задумал собрать в Париже Великий Синедрион; из затеи ничего не вышло, но звон покатился. «Англия была также основным центром пропаганды французских эмигрантов, решительно настроенных, как и все эмигранты, выступать в роли политических подстрекателей. Главный печатный орган эмиграции "ЛАмбигю" в 1806–1807 годах посвятил целую дюжину статей Великому Синедриону» и в конце концов открыл, что «узурпатор сам был евреем». А через пятьдесят лет более пятидесяти английских и американских авторов независимым образом «пришли к выводу, что Антихрист уже пришел в образе Наполеона III и что он уже заключил союз с евреями!»
Правда, в самой Великобритании периода расцвета «навязчивый страх "еврейского завоевания" был несовместим с блистательной уверенностью подданных королевы Виктории, хозяев морей и мировой торговли». Тем более что «британские евреи никогда не проявляли со своей стороны никаких поползновений связать свои интересы с "левыми" или "трудящимися классами"»: пока у англичан не было опасений за свое доминирование, не повышался и градус антисемитизма. Да и в художественной литературе еврей был всего только мерзким, как диккенсовский Фейджин, или трусливым, как вальтер-скоттовский Айзек, но не агрессивным.