Затерянные в Полынье
Шрифт:
– Не будем рубить сплеча, – отозвался Егор. – То, что он собирает бабочек, еще ничего не доказывает. Конечно, этот заклинатель духов весьма подозрителен. Но… здесь все такие, в кого ни плюнь.
– А тебе не кажется, что мы словно увязли в болоте? Вокруг нас порхает смерть, будто бы та же бабочка «Летучий глаз», а мы ничего не можем поделать. За короткий срок шесть убийств, а что-нибудь изменилось? Такое ощущение, что мы бессильны что-либо предпринять.
– Почему же? В любом деле объективно существует процесс накопления кинетической энергии. Рано или поздно эта энергия должна выплеснуться через край. Либо взорваться. И вот тогда все встанет на свои места.
– Ждать новых убийств?
– Я
– Можешь, Егор. В экстремальных ситуациях действуют иные законы.
– Для меня все это – абстракция. Я реалист, практик.
– Сама жизнь докажет тебе, что ты не прав. И очень скоро.
Говоря это, я и не знал, насколько окажусь прав. А Намцевич тоже оказался искусным пророком: Лернейская гидра очнулась после многотысячелетней спячки и напала на поселок… И самое страшное было в том, что она вселилась в каждого, и каждый теперь словно носил на себе одну из ее ядовитых голов. В поселке стали вспыхивать беспричинные драки, вспоминались старые обиды, сосед шел на соседа. Особенно лютовали те, кто всю жизнь считал себя обиженным или обделенным чем-то. На колонию рыбаков напали мужики с северной окраины поселка, которые издавна копили на них злобу. Стычка между ними разгорелась среди бела дня.
Появились и первые раненые. Один из рыбаков лежал со сломанной рукой, а двое нападавших получили травмы головы. Снова была предпринята попытка «монковцев» захватить церковь. Женщины толпились возле дома зажиточного старосты Горемыжного, требуя продуктов. Часть из них двинулась к особняку Намцевича, но они были быстро разогнаны охранниками, которые выпустили несколько автоматных очередей поверх голов. Полицай Громыхайлов и несколько его добровольных помощников рыскали по всему поселку и его окрестностям в поисках Григория, бесцеремонно врывались в подозрительные дома, где по большей части занимались откровенным грабежом. В довершение всего к вечеру, когда мы находились на панихиде в церкви, отдавая последнюю дань памяти Николаю Комочкову, в Полынье случился первый пожар. Вернее, поджог.
Группа лиц, возглавляемая и подстрекаемая пекарем Раструбовым, подпалила дом Зинаиды. Они считали, что именно там прячется ее сын. Возможно, здесь были и иные причины, личного характера. Огонь, охватив строение, перекинулся на два соседних дома. Через час все было кончено, все три дома выгорели дотла. Самой Зинаиде удалось спастись лишь чудом. Ее, с сильными ожогами, вынесли люди Ермольника из отряда самообороны. Позже продавщицу магазина поместили в медицинский пункт доктора Мендлева.
В условиях подобного разброда и анархии в поселке реально существовали лишь две силы, которые могли бы противостоять творившемуся беспределу. Это была вооруженная охрана Намцевича и местный отряд самообороны Ермольника. Но первые словно бы наблюдали за происходящим издалека, не вмешиваясь в события, а вторые просто не могли поспеть во все горячие точки. Третья же сплоченная и организованная группа – «монковцев» – все больше и больше начинала чувствовать себя в поселке подлинными хозяевами. После панихиды и состоявшихся сразу же похорон Комочкова мы вернулись домой, где оставался один Григорий, еще более подавленный всем происходящим. А через полчаса произошел инцидент, коснувшийся уже непосредственно нас.
Когда мы сидели на кухне и готовились помянуть Николая (у меня оставалась еще одна бутылка водки), стекло в окне вдруг с треском разлетелось вдребезги, осыпав нас осколками, а на стол упал здоровенный булыжник. Тотчас же с улицы донеслись возбужденные выкрики. Небольшая толпа, скопившаяся около калитки и забора, состоявшая в основном из пьяных мужиков, угрожающе потрясала кулаками и палками. Они кричали, что это
Милена и Маша сидели бледные и притихшие, да и я несколько растерялся, подумав о том, что если толпа ринется в дом, то нам придется весьма худо. Их было раз в пять больше, чем нас. Только один Марков чувствовал себя словно бы в своей стихии. Быстро вскочив, он выбежал во двор, где ухватил с земли длинную жердь, которая валялась там с незапамятных времен, будто бы ожидая именно этой минуты. Мы видели в окно, как Марков, издав какой-то воинственный кельтский клич, с жердью наперевес бросился к калитке. Натиск его был столь стремителен, что в стане неприятеля сначала возникла заминка, затем растерянность, а потом враг и вовсе позорно бежал, не желая, очевидно, связываться с явным сумасшедшим. Марков милостиво не стал преследовать горьких пьяниц и, гордясь своей победой, вернулся обратно.
– Объявляю им конфузию, – сказал он. – Эх, вояки, им бы только с бабами драться!
Однако дело принимало скверный оборот. Пьяная атака могла повториться ночью. Вдвоем с Барсуковым мы забили разбитые окна досками и укрепили калитку, подперев ее изнутри бревнышками. Конечно, все это было не слишком надежно, но я придумал еще один способ обезопасить наш ночной покой. Я соорудил нечто вроде сигнальной системы, развесив вдоль забора пустые бутылки, благо их в доме оказалось предостаточно. И мы решили вновь установить ночное дежурство.
– У меня все равно бессонница, – сказал Григорий. – Я привык спать днем. Поэтому, если не возражаете, я готов бодрствовать до утра.
Мы согласились. Этот человек, еще недавно вызывавший нашу неприязнь и опасение, как-то быстро вошел в доверие, и его уже стали принимать за своего. Словно он заменил собой погибшего Комочкова. А перед сном я предложил провести небольшой следственный эксперимент. Меня не отпускала мысль о тех женских ступнях, которые видел Григорий из-под приоткрытой крышки люка прошлой ночью, когда был убит Николай. Чего проще повторить эту сцену? И если бы Григорий не узнал их, то мы бы сразу же исключили двух подозреваемых – Машу и Милену. Я тогда почему-то не подумал о том, что мы стали бы делать, если бы он узнал их? Но мое предложение и так вызвало бурные возражения со стороны женщин. И Маша и Милена наотрез отказались демонстрировать свои лодыжки.
– Значит, вы сознательно сваливаете все на Ксению? – спросил я.
– Ну почему же? – ответила Милена. – Если вам всем так хочется, чтобы убийцей была именно женщина, то… вот вам вариант: ваша таинственная Девушка-Ночь. По слухам и разговорам, она очень ловка и вездесуща. Может быть, именно она и совершила всю эту серию убийств?
«А ведь и правда, – подумал я. – Кажется, она действительно не пользуется обувью, а ходит босиком…» И все-таки мне было жаль, что они обе отказались от этого эксперимента. У меня бы свалился с души камень. Не хотелось верить, что кто-то из них – Маша, Ксения или Милена – убил Комочкова. Время было уже позднее, и мы разошлись по своим комнатам, а ночью мне приснился скверный сон.
Я видел Ксению, ее искаженное ужасом лицо, которое с жадными утробными звуками заглатывает трясина… Кажется, я даже кричал во сне, а меня успокаивала Милена. Не помню, поскольку находился словно в бреду. Но то, что этот сон вещий, я не сомневался. А утром нас разбудили первые солнечные лучи, ласково прикасавшиеся к нашим обнаженным телам. И весь мир снова показался напоенным любовью, смыслом и добротой.
Григорий, как и обещал, не спал всю ночь, делая время от времени обход по всему периметру дома. Он, как караульный, доложил мне, что ничего подозрительного за время его дежурства не произошло. И добавил: