Затерянные в Полынье
Шрифт:
– Понимаю… Это уж я потом догадался. Вот и тебя, Вадим, велели из поселка сплавить.
– А когда били меня в темноте, ты тоже участвовал?
– Ну да. Только я-то лишь кулаками махал. А был тот, со шрамом, и другой, с косичкой.
– Ладно, Петруха, ступай, опечатай дом Раструбова и не вешай носа, – заключил Марков.
Когда Громыхайлов скрылся за деревьями, мы, как и Сеня, разлеглись на зеленой травке.
– А хорошо здесь лежать, – заметил я. – Вроде бы и не было ничего. Покой, тишина… И небо голубое, ясное… Красота. Как тебе, Сеня?
– Угу! – откликнулся
– Вот только не расслабляйтесь, – жестко напомнил Марков.
Глава 17. Сошествие в ад
Когда мы вернулись домой, я спросил у Маркова:
– Объясни все-таки, как медальон Комочкова оказался у пекаря? Значит, это он убил Николая?
Вопросы, которые я задал, интересовали нас всех, и мы с нетерпением ждали от него ответа. Но Марков специально тянул время, издевался над нами.
– Нальет мне здесь кто-нибудь чая? – спросил он.
– Говори, не томи, – попросила Маша. А Милена даже стукнула Егора по спине кулачком.
– Ладно, – смилостивился он. – Раструбов, конечно же, не убивал Николая. Он просто не смог бы сюда проникнуть. А медальон вместе с сережками снял с мертвой Ксении.
– А как он оказался у нее? – спросил Сеня. – Подарил ей?
– Нет. – Марков открыл медальон и показал нам фотографию женщины. Это была мать Комочкова, умершая три года назад. – Как можно подарить, что тебе дороже всего? Ксения сама сняла медальон… С уже мертвого тела. Вот такая получается картина маслом. Медальон перекочевал с двух трупов и в конце концов оказался у Раструбова. Который и сам в итоге оказался покойником. А все дело вот в чем. – Егор подцепил ножиком фотографию, вытащил ее, а вслед за ней вынул и крохотный клочок бумажки. На нем было написано несколько цифр. – Вот из-за этих чисел его и убили, – сказал он, оглядывая всех нас.
– Кто? – Вопрос этот сорвался почти со всех уст.
– Ксения, разумеется. – Марков пожал плечами. – Чего ж тут неясного? Видите ли, цифры представляют большую ценность. Я знал от самого Николая, что в последнее время он проделал большую работу по сбору компромата на одно высокопоставленное лицо из Кремля. Это грозило таким громким скандалом, что… не будем говорить. А все папки с документами он хранил в ячейке одного банка. Я сам посоветовал ему положить их туда. А чтобы не забыть номер, он записал его на бумажку и спрятал в медальоне. И на всякий случай предупредил об этом меня. Скажу больше, я тайно помогал ему в сборе компромата. Материалы эти представляют огромную ценность. Если их, допустим, продать тому же кремлевскому деятелю или его недругам, то… Считай, что беззаботная старость тебе уже обеспечена.
– Очевидно, он проболтался об этом Ксении, – догадалась Милена. – Жених да невеста о чем только не говорят… Договорился.
– Я его предупреждал, – подтвердил Марков. – А Ксению, мы все это знаем, всегда интересовали только деньги.
– Это верно, – согласилась и Маша.
– И она решилась на этот шаг, – продолжил Марков. – Лучшего случая ей было бы не сыскать. Мы заперты тут, и еще неизвестно, когда отсюда выберемся… А она получала шанс перебраться через болото, реализовать документы и уехать из страны навсегда. И она его не упустила.
– Упустила, как видим, – поправил его я. – Одну гадюку ужалила другая.
– Если бы пекарь знал, какой медальончик ему достался! – усмехнулся Сеня. – Что ты собираешься с ним делать?
– Пусть пока носит Вадим, а в Москве мы разберемся, как эти документы использовать и где их опубликовать. – Марков вставил на место бумажку с цифрами и фотографию и протянул медальон мне. – Думаю, что дело Комочкова надо довести до конца.
– И все-таки смерть Ксении ужасна! – вздохнула Маша.
– А Николая? – посмотрел на нее Марков. – Нет, ребята, я начинаю верить в Провидение. Он ведь, как я потом понял, собирал компромат не для того, чтобы прищучить высокого деятеля, а чтобы бабла срубить. Каждый здесь, в Полынье, получает то, что заслуживает.
– А как хитроумно она все продумала, – поразилась Милена. – Ведь подозрение падало на каждого из нас. А на нее в самой меньшей степени.
– Да, со временем из Ксюши вышла бы гениальная преступница, – согласился Марков. – В этом ей надо отдать должное. Ведь я и сам до последнего времени был уверен в том, что она невиновна. Более всего я подозревал тебя, Маша.
– Спасибо, – поблагодарила его та. – Ты очень любезен.
– О, москвичи! Какие страсти вас обуревают там, в столице, жутко становится… – поставил точку в нашем разговоре Григорий, молчавший до сих пор.
До позднего вечера все мы пребывали в подавленном состоянии, а потом произошло событие, которое еще больше побудило нас признать греховность, несовершенство и скорую гибель мира сего. Это случилось в одиннадцатом часу. На улице послышались возбужденные крики, люди куда-то торопливо бежали. Выглянув во двор, я увидел на востоке, в районе поселкового кладбища, кровавое зарево. И догадался: это горит церковь… Следом за мной во двор выскочили все остальные.
Не раздумывая больше ни секунды, я побежал к пожарищу. Церковь была охвачена огнем с разных сторон, и уже по одному этому можно было понять, что она загорелась не случайно. Пламя полыхало так сильно, что его жар охватывал пятившуюся толпу. Здесь было, наверное, человек семьдесят, чуть ли не половина жителей поселка. Они также были охвачены огнем, но внутренним, вырывавшимся из глубин души при виде дьявольского зрелища. Толпа эта превратилась в многорукое животное, у которого отсутствовали и мозг, и инстинкт, оно было безумно, потому что давило и топтало самое себя. Где-то кричали женщины, плакали дети, а брызги огня падали на их головы…
А самое страшное было вот в чем. В огне, на дверях храма висел распятый отец Владимир. Он был уже мертв, но распяли его, очевидно, еще живым. Мне казалось, что я присутствую при казни самого Христа и сойду с ума… Я уже не мог ни думать, ни говорить. И лишь позже почувствовал, как Марков трясет меня изо всех сил за плечи.
– Надо уходить, – говорил он. – Сене удалось увести Милену и Машу домой. Они еле вырвались…
– Это Монк, – произнес я.
– Да, Монк, – повторил за мной Марков. – И Намцевич.