Затерянные в смерти
Шрифт:
Макнаб пожал плечами.
— Может, он решил, что ему не стоит об этом волноваться. Может, думал, что сюда никто не доберется.
— А может, его особо не волнует, что мы о нем узнаем на данный момент, — возразил Рорк.
Ева взглянула на фотографию.
— Возможно. Похоже, он тут все свои дела закончил и — с плащом-невидимкой или без него — исчез. Ему больше нечего делать в Нью-Йорке. Он поразил свою цель. Мы тут копаем в надежде найти какую-то связь с тем местом, куда он направился. Если связи не найдем, придется нам обращаться в ОВБ.
Рорк бросил на Еву пристальный взгляд.
— Не вижу в этом никакого смысла.
— А тут дело не в смысле. Это стандартная процедура. Он — их оперативник. Если он вышел из подчинения или сделал ноги и у него с собой такое опасное устройство, нам понадобятся их ресурсы.
— Будь добр, Йен, оставь нас на минутку.
Макнаб бросил взгляд на Рорка, потом перевел его на Еву. Ему не требовался сенсорный датчик, чтобы зафиксировать сигналы напряженности и тревоги.
— Ясное дело. Я… э-э-э… пойду посмотрю, не нужна ли помощь моей королеве.
— Это моя работа, — начала Ева, когда они остались одни. — Когда я доложу майору Уитни, что у нас тут есть, он мне прикажет вступить с ними в контакт и отдать им все, что у меня есть.
— У тебя ничего нет, — невозмутимо возразил ей Рорк, — кроме разве что весьма туманной связи между неким Франком Плютцем с Бакли и ОВБ. И все это со ссылкой на некий анонимный источник.
— У меня задокументировано, как он садится на паром, но с парома не сходит. Именно это, а не анонимный источник, гарантировало мне получение ордера. И у меня есть то, что мы нашли здесь.
— А что ты здесь такого нашла в подтверждение того, что он — оперативник ОВБ или что он выслеживал и убил Бакли?
Ева напряглась.
— Мы знаем, что у него на руках опасное оружие. Возможно, он собирается это оружие продать. В чужих руках…
— А Организация Внутренней Безопасности — это не чужие руки? — спросил Рорк. — Ты тут стоишь и говоришь, глядя мне в глаза, что ОВБ менее бесчестна, менее беспощадна, менее смертоносна, чем любая иностранная организация, какую только ты можешь вспомнить? И это после всего того, что они сделали с тобой? Что они позволили сделать с тобой, когда ты была ребенком? Стояли рядом, слушали… Ради всего святого, они слушали, мониторили, как твой отец тебя избивает и насилует, но не вмешивались в надежде, что он послужит приманкой для поимки крупной рыбы!
— Одно не имеет никакого отношения к другому, — Ева едва могла выговорить эти слова.
— Чушь собачья! Ты уже пыталась работать с ними раньше — совсем недавно, если я ничего не путаю. И когда ты обнаружила кровь и коррупцию, они попытались вывести тебя из игры. Попросту говоря, убить.
— Я знаю, что они сделали. Черт побери, это же не организация виновата, как бы она ни была мне противна, а отдельные люди, в ней работающие. Иван Драско, наверно, сейчас уже за тысячу миль от Нью-Йорка. Я даже представить не могу, кому он может продать эту штуку.
— Я это проверю.
— Рорк…
— Черт побери, Ева, ты не можешь и на этот раз просить меня отойти в сторону. В тот раз я сделал, как ты просила. Я оставил все как есть. Не тронул тех, кто позволял тебя мучить и насиловать, тех, кто знал и не вмешался.
Ее сердце как будто стиснул жестокий кулак напряжения.
— Я знаю, что ты для меня сделал. Я знаю, чего тебе это стоило. Но у меня нет выбора, это вопрос национальной безопасности. Рорк, поверь, я не хочу их привлекать, не хочу иметь с ними ничего общего, меня от них тошнит. Но тут речь не обо мне и не о тебе. И уж тем более не о том, что случилось, когда мне было восемь лет.
— Ты дашь мне двадцать четыре часа. Заметь, я не прошу, — добавил он, прежде чем она смогла сказать хоть слово. — Не в этот раз. Ты дашь мне двадцать четыре часа, чтобы его отследить.
Он был такой красивый, неотразимый, светский, но под этой светскостью скрывалась холодная беспощадность. Она это знала, понимала и принимала.
— Я могу отсрочить на двадцать четыре часа, могу потянуть время. Но через двадцать четыре часа и одну минуту мне придется передать дело.
— Ну, тогда я с тобой свяжусь. — Рорк прошел было мимо, но остановился и посмотрел ей в глаза. — Будет очень жаль, если мы с тобой друг друга не поймем по этому поводу.
— Мне тоже будет жаль.
Он вышел, а она подумала, что иногда ничего не остается, кроме сожалений.
9
У Евы было одно практическое правило: когда след остывал, она возвращалась к началу. Во второй раз она стояла на палубе парома под летним небом.
— Согласно записям с дисков наблюдения, убитая поднялась на борт раньше убийцы. — Ева изучила маршрут из здания вокзала до палубы. — Он отстал от нее на добрую сотню пассажиров. На несколько минут.
— Не похоже, что он за ней следил, — заметила Пибоди. — Судя по записям, даже не пытался.
— Два возможных сценария. Он сумел нацепить на нее маячок или заранее подстроил эту встречу. Поскольку мне в голову не приходит, с какой стати он стал бы рисковать или доверяться случаю, держу пари, он сделал и то, и другое.
— Мы не нашли ни единой улики, указывающей, что она встречалась с третьим лицом на Стейтен-Айленде.
— Ну что ж, — вздохнула Ева, — я бы сказала, мы вообще мало что нашли. Пока. — Она начала подниматься на вторую палубу. — Она пришла сюда. Это мы знаем от детей Гроганов. Они засняли ее на камеру. Поездка занимает меньше получаса, стало быть, если у нее была встреча и она планировала произвести обмен, она не стала бы так долго ждать. Она захотела бы произвести обмен сразу после отплытия. Насколько мы можем судить, Кароли Гроган вошла в туалет где-то в середине поездки, даже раньше. Примерно через десять минут после отплытия.
— Но раз она ничего не помнит, и у нас нет тела, рассчитать время смерти мы не можем, — вставила Пибоди. — Мы не знаем, была ли Бакли уже мертва, когда Кароли вошла в туалет.
— Скорее всего, была. — Ева постояла у поручня, воображая, как покачивается и гудит паром, как толпа любуется видами. — Люди поднимаются на паром — толкучка, возбуждение, верно? Толпы, оживленные туристы отправляются на экскурсию. Люди занимают места у поручней, покупают закуски, щелкают фотоаппаратами. Если я Бакли, я занимаю свое место, осматриваюсь.