Затерянный храм
Шрифт:
– Там нет никаких островов, – повторил Грант.
– Может быть, это не остров.
Они оба посмотрели на Рида так, словно он сошел с ума. Представить это было не трудно – волосы у профессора были всклокочены, глаза горели.
Джексон заговорил очень медленно:
– Значит, вы хотите сказать, что после всего, что было, Белый остров – это и не остров вовсе?
Рид был достаточно хорошо воспитан, чтобы изобразить смущение, хотя Гранту было понятно – это маска, надета она бессознательно, а разум профессора занят совсем другими мыслями. Рид полистал свою тетрадь.
– Вот. Помните «Хрестоматию»
– Потерянная поэма. Продолжение рассказов Гомера.
– Ну да, пересказ Прокла. После смерти Ахилла «они кладут тело Ахилла, и его мать, морская нимфа Фетида, приходит оплакать его. Потом она забирает его тело с погребального костра и увозит его на Белый остров».
– Ну это же не противоречит самой идее существования острова, а?
Рид пропустил его слова мимо ушей.
– Греческие слова, который использует Прокл, говоря о Белом острове, – . – Леукин низон.
– И что это значит?
– «Леукин» означает «белый», «низон» – «остров».
Джексон вытаращил глаза:
– И что в этом особенного?
– В некоторых случаях «низон» может означать и полуостров. В эпических произведениях повсюду Пелопоннесский, например, полуостров называется «низон».
– Зачем? У них что, не было отдельного слова для обозначения полуострова?
– Греческая поэзия метрическая, то есть слова надо подгонять под определенный слоговый ритм. Есть такие слова, которые никак в размер не впишутся, например «херсонесос» – слово, обозначающее полуостров. И там, где тот, кто пишет прозу, употребит слово «херсонесос», поэт не сможет это сделать. Ему придется искать синоним, который соответствует требованиям силлабо-тонического стихосложения.
– Но разве «Хрестоматия» – поэма? Тот отрывок, который вы прочитали, не очень поэтично звучал.
– Это пересказ в прозе, но пересказ поэтического произведения. Весьма вероятно, что Прокл просто переписал фразы из оригинала, когда пересказывал его.
– То есть вы хотите сказать, что Белый остров на самом деле – Белый полуостров? – Джексону, несмотря ни на что, стало смешно. – Да, не очень поэтично звучит, это точно. И никому раньше это в голову не приходило?
– Нет, насколько мне известно, – пожал плечами Рид. – Это как вода, бегущая вниз с холма. Как только первая капля найдет себе дорогу, остальные следуют за ней. С каждой каплей поток бежит все быстрее, русло пробивается все глубже, становится все определеннее. И уже никто не сомневается в направлении.
– Ну да, ну да. – Джексона метафоры не интересовали. Он еще раз посмотрел на карту, разгладил ее, чтобы она не загибалась. – Значит, нам нужен полуостров со скалами где-то к востоку от пролива. – Он обвел пальцем береговую линию. – Вот какой-то выступ.
– Ничего особенного, – с сомнением заметил Грант.
– Так он и не должен быть особенно большим.
Рид заглянул в лоцию. Взгляд его скользил по странице и вдруг замер:
– Как это место называется?
– Мыс Русаева.
– Мыс Русаева, – повторил Рид. – Голые высокие скалы у подножия цепи старых гор, разделены многочисленными узкими долинами. У берега – отдельные пляжи, на западном берегу рыбоконсервный завод, возможно заброшенный. Утесы имеют замечательно белый цвет. – С громким звуком он захлопнул книгу. – Издалека похоже на остров.
В комнате повисло молчание – все
– Подходит, – произнес наконец Грант.
– Белый полуостров. – Джексон недоверчиво покачал головой. – Не могу не поздравить вас, профессор, – в этот раз вы вернулись с добычей.
– Это ничего не значит, – предостерег Грант. Но он и сам себе не вполне верил. – Даже если карта верна, все равно эта территория занимает несколько миль, может, даже не один десяток. И тоже принадлежит Советскому Союзу, – прибавил он сурово.
– Значит, мы должны попасть туда как можно скорее.
– А Марина? Теперь, когда мы знаем, где храм, мы можем отдать табличку.
Рид кивнул, но Джексон смотрел на Гранта тяжелым взглядом. Лицо его приняло суровое выражение.
– Коммунистам мы ничего не отдадим – до тех пор, пока щит благополучно не окажется в Теннесси. И уж точно не отдадим ничего, пока он лежит в пещере на советской территории.
Грант пристально посмотрел на него:
– Ты же не бросишь Марину. Особенно после того, что она для нас сделала.
И шагнул к американцу. Джексон в притворном жесте покорности поднял руки.
– Хорошо, хорошо. Только не ломай мне больше нос, ладно? Я просто хочу сказать, что нам надо тщательно все обдумать. Не сбрасывать же тузов, чтобы взять в прикупе даму.
– Она не карта, Джексон. Все, что сделают с ней русские, я потом проделаю с тобой.
– Хорошо. – Джексон глубоко вдохнул и сел на стул. – Давайте не будем забывать – мы все на одной стороне и все хотим одного.
– Неужели?
– Да. Я тоже хочу вернуть Марину, честное слово. Она хорошая девушка. Но поверь, если русские доберутся до щита, ты об этом узнаешь в самых худших из всех вообразимых обстоятельств. Так что нам нужно все. Который час?
Грант еще раз посмотрел на свои часы:
– Начало пятого утра.
– А мы должны встретиться с Курчатовым в шесть часов вечера, правильно? – Джексон склонился над картой и померил расстояние пядью. – Четыреста пятьдесят миль. Самолет Курчатова по-прежнему у нас. Если мы вылетим сейчас, то будем там к рассвету. Если щит там, бисматрон нас к нему выведет. Мы выхватим его из-под носа у русских и улетим, пока они соображают, в чем дело. В общем, удерем и вернемся к вечеру, как раз чтобы обменять у Курчатова табличку на Марину.
– А если мы вовремя не вернемся?
Джексон пожал плечами:
– Значит, у всех нас будут проблемы посерьезнее, чем встреча с Курчатовым.
Глава тридцатая
Черное море к востоку от Керченского пролива.
7 час. 58 мин.
Подняв фонтан водяной пыли, самолет сел на воду под сланцево-серым небом. Из моря вставали утесы – ослепительно белые, а за ними поднимались еще более высокие стены гор. В приближении к чужому берегу, во всей этой ситуации Грант ощущал нечто странно знакомое. Но одно дело в военное время или, скажем, месяц назад, когда он выгружал оружие на том судьбоносном берегу в Палестине, – тогда он ощущал некое оживление, прилив энергии, чего вовсе не было сейчас, потому что его не отпускало какое-то тревожное безразличие и даже прыгающая лодка казалась ему мертвой. Ему хотелось надеяться, что это не дурной знак.