Затерянный мир (сборник)
Шрифт:
— И даже теперь я не вижу необходимости кричать «гип-гип-ура» по этому поводу, — заметил лорд Джон. — Какая нам польза от амебы?
— Громадная, лорд Джон. Амеба говорит нам, что мир не погиб. Он жив! Обладай вы воображением ученого, то посмотрели бы вперед, сквозь толщу миллионов лет, — что, в сущности, является кратким мгновением в бесконечности веков, — и увидели бы, как из маленького ростка пробивается жизнь. Амеба положит начало появлению животных, а затем и человека. Вы охотно смотрите на огонь, уничтожающий нашу планету и не хотите увидеть первобытную жизнь. Вы считаете, что Земля превратилась в пустыню, и что наступил конец существования всего живого, но это не так. Пройдет всего несколько часов и нас уже не будет, но ростки живого останутся. Перед нами на стекле микроскопа — зародыш нового животного мира. Минут века его развития и эволюции
— Чертовски интересно, — сказал лорд Джон, подходя к микроскопу. — Жаль, некому посоветовать повесить портрет этого красавца в фамильной галерее. Предок номер один. Забавно. О, а этот зародыш у нас, оказывается, большой щеголь. Вы только посмотрите, какая на нем шикарная запонка.
— Темный объект, который вы видите — это клеточное ядро, — пояснил профессор Челленджер голосом доброго учителя, объясняющего ученику-несмышленышу домашнее задание.
— Прекрасно сознавать, что ты не одинок, — проговорил лорд Джон и весело рассмеялся. — Следовательно, кроме нас на планете еще кто-то остался.
— Удивляюсь, Челленджер, той легкости, с которой вы делаете серьезнейшие выводы, — заметил Саммерли. — Нашли какую-то бактерию и сделали ее родоначальницей жизни, прародителем человечества.
— А кого вы, сэр, предпочитаете видеть в качестве своего предка? — язвительно прошипел Челленджер, почуяв в голосе профессора сомнение.
— Мне иногда кажется, что в своем чудовищном самомнении человек заходит слишком далеко. Он придумывает нелепые байки о развитии, заводит громкие разговоры об эволюции, и все с одной только целью — доказать самому себе, что и развитие, и эволюция произошли исключительно ради того, чтобы он появился на свет.
— Согласен с вами, от некоторого догматизма в подходе можно было бы и отказаться, но напомню вам, что человек все-таки венец творения природы.
— Ну, о его величии мы уже наслышаны.
— Да, человек велик! — воскликнул Челленджер.
— Тогда ответьте мне, почему же Земля миллионы, а, возможно, и миллиарды лет вращалась без человека, даже без единого намека на него. И солнце тогда светило точно так же, и ветры дули, и дожди шли, а человек все не являлся. Почему он появился здесь, если смотреть с точки зрения геологического времени, практически только позавчера? Чего же он не зарождался раньше? Ждал, пока не закончатся все эти великие приготовления к его приходу? И я обязан верить в эту чушь? Нет.
— А для кого тогда они свершались. Или для чего?
Саммерли пожал плечами.
— Кто знает? Свершались для чего-нибудь. А человек мог появиться в результате какой-нибудь ошибки. Так, шел некий определенный процесс, побочным продуктом которого оказался человек. А с вашей логикой можно дойти до абсурда. По вашему выходит, что болтающаяся на волнах морская пена должна считать, будто весь океан произошел только для нее. А церковная мышь обязана быть уверенной, что и храмы, и здания возведены исключительно ради того, чтобы она могла вести организованную и упорядоченную жизнь?
До этого момента я скрупулёзно записывал за учеными каждое сказанное ими слово, стараясь не пропустить ни одного. Но потом в их споре все чаще стали появляться незнакомые мне многосложные научные термины и я, ничего не понимая, бросил писать. Слов нет, для человека простого, незатейливого большая честь слышать разговор двух гениев, спорящих по глобальным вопросам. Лорд Джон и я, ни-чего не понимая, с восторгом наблюдали за очередной перепалкой наших ученых друзей. Они так увлеклись, что, казалось, не замечали нашего присутствия. И вот разговор закончился, Саммерли клубочком улегся в кресле, а я снова берусь за карандаш. Челленджер продолжает стоять у микроскопа, смотрит в окуляр, подкручивает винты. Дышит профессор глубоко и тяжело, со свистом и хрипами. Впечатление такое, будто слышишь завывание ветра в штормовую погоду. Ко мне подходит лорд Джон и мы вместе с ним смотрим в ночь.
Сегодня новолуние. Луна бледная. Как подумаешь, что мы, последние из людей, видим ее тоже в последний раз, то становится очень тоскливо. Звезды светят необычайно ярко, даже в чистейшем воздухе высокогорных латиноамериканских плато они не казались мне столь ослепительными. Наверное, изменения эфира как-то влияют на силу света. Погребальный пир в Брайтоне все еще продолжается, город горит. В западной части неба появилась новая ярко-красная полоса. Не исключено,
— Э, молодой человек, что это вас так развеселило? — сказал лорд Джон, подозрительно разглядывая меня. — Поделитесь, я тоже хотел бы скрасить этот роковой час хорошей шуткой.
— Я подумал о нерешенных вопросах, — отвечаю я. — Сколько времени и сил было истрачено на споры о том, какая страна развитее — Германия или Англия или как решить проблему Персидского залива. Мой бывший шеф постоянно говорил об этом. Да, никто и предположить не мог, что все решиться таким простым и печальным образом.
Мы молчим. Думаю, что мы оба вспоминаем своих ушедших друзей. Слышится слабое всхлипывание миссис Челленджер, профессор сидит рядом и что-то шепчет ей на ухо. Я почему-то думаю о знакомых и незнакомых мне людях, которые точно так же, как бедняга Ос-тин во дворе, побелев, застыли где-нибудь сейчас. Почему где-нибудь? Если взять, например, Мак-Ардла, то я точно знаю, где он лежит. У себя в кабинете. Я слышал, как он упал на стол. Наверное, он так и не выпустил из руки телефонную трубку. Вот Бомонт, главный редактор. Тот лежит, скорее всего, на полу, уткнувшись лицом в красно-голубой турецкий ковер ручной работы, украшающем его редакторское святилище. Бомонт им очень гордился. А теперь я вижу своих приятелей-репортеров. Вот Макдона, Меррей, а вот Бонд. Не сомневаюсь, что они умерли за работой, занося в блокноты свои яркие впечатления и странные события дня. Представляю, как они радовались. Естественно, на руках у них был просто сногсшибательный материал. Их, наверняка, откомандировали по разным местам — одного к врачам, второго — в Вестминстер, а третьего — в собор святого Павла. Какие громкие заголовки звучали у них в ушах! Они уже видели свои материалы на первой полосе и умерли, не сознавая, что ни им самим, ни читателям, не суждено увидеть на страницах газеты материалы столь потрясающей силы. А как бы они, интересно, их назвали? Мак, наверное, настоял бы на названии «На Харлей-стрит загорелся луч надежды», он всегда был склонен к патетике. «Интервью с мистером Соли Вилсоном». «Великий специалист говорит: „Никогда не предавайтесь отчаянию“». Начало было бы примерно таким: «Наш специальный корреспондент обнаружил известного ученого на крыше, куда тот сбежал от толпы охваченных ужасом пациентов, осаждающих его дом, и взял у него интервью. В свойственной ему спокойно-рассудительной манере, выдающийся врач признал, что ситуация становится угрожающей, но вместе с тем заверил, что поддаваться панике оснований нет. Врата надежды еще не захлопнулись!» Да, Мак здорово умел подать горячую новость. А что бы написал Бонд? Он бы брал интервью в соборе святого Павла. Воображала, возомнил, что у него есть литературный талант и постоянно говорил нам об этом. Ну и выдал бы он! Например, такое: «Я стою в храме, наверху, у самого купола. Перед моим взором распласталась ревущая толпа. Люди отчаянно рыдают. Они молят высшую Силу, ту самую, которую всю жизнь игнорировали, помиловать их. Отовсюду я слышу стенания, плач и душераздирающие крики. Припадая к ногам Неведомого..». Ну и так далее, в том же духе.
Хотя, нужно согласиться, великий финал для репортера. Я бы сам скорее согласился быть на их месте, чем торчать тут. Да и чем я, собственно, лучше их? Пишу свои записки, хотя сам уверен, что едва ли их кто-нибудь прочитает. Бесполезное сокровище, вот как стоило бы их назвать. Бедняга Бонд. Он всегда был готов душу отдать, лишь бы увидеть на странице газеты мелко набранные буковки Дж. Г. Б.
Какую же ерунду я тут строчу! Хотя, нет, занятие ничем не хуже других. Неплохое время провождение. Я и не заметил, как миссис Челленджер ушла в дальнюю комнату, профессор говорит, что она спит. Он сидит за столом, в центре комнаты и что-то пишет в своем ежедневнике. Он спокоен, словно вокруг него нет ни смерти, ни разрушений. Я поражаюсь, он ведет себя так, словно впереди у него еще годы интересной, напряженной работы. Перо его ручки сильно скрипит. Я уже давно заметил, что чем язвительней замечания профессора, тем сильнее оно скрипит.