Затерянный мир (сборник)

Дойл Артур Конан

Мы посмотрели чуть дальше, на вьющуюся вдоль горы дорогу, по ней мы приехали со станции. Недалеко от нее вповалку лежало несколько тел. Крестьяне, видимо, пытались убежать, но волна настигла их. У самого края дороги, прижав одну руку к голове, а другой обхватив маленького ребенка, лежала нянька. Вероятно, в последний момент она вытащила лежащего в коляске малыша и метнулась к кустам вереска, где, надеялась найти спасенье. Ветерок шевелил пеленки и одежды мертвого малыша. Я увидел рядом с нянькой, едва заметного на фоне зеленой травы, лежащего мальчика. На той же дороге, но много ближе к нам стоял кэб. Упавшая на колени лошадь застыла между оглобель. На щитке висел старый кучер, напоминавший выброшенную за ненадобностью старую

тряпочную куклу. Руки его безжизненно и глупо болтались. Вся картина была столь карикатурной и в то же время зловещей, что я невольно содрогнулся. Хлопала раскрытая дверь кэба. Внутри, беспомощно вытянув вперед руки, на полу лежал молодой человек. Смерть застала его в момент, когда он в последней попытке спастись, пытался выпрыгнуть из кэба. Я перевел взгляд на поле для гольфа. На ярко-зеленой траве и в кустах вереска виднелись темные пятна игроков. Восемь человек были скошены смертью в самый разгар игры. Они так и не выпустили из рук своих клюшек. Нигде, ни в ласковом голубом небе, ни на прелестных полях, я не увидел ничего живого. Вокруг нас все было мертво. Ласковое и теплое вечернее солнце мирным светом озаряло застывшую картину всеобщей гибели, где никому и ничему не было пощады, в том числе и нам. Пройдет всего несколько часов и смерть в качестве последних завершающих мазков, бросит на написанный ею пейзаж наши тела. А пока нас отделяет от этого лишь тоненькая перегородка стекла и облако кислорода. Только две материи пока еще защищают нас, не дают яду уничтожить последних свидетелей пиршества смерти. Наш оазис жизни продержится еще немного, давая нам возможность некоторое время оставаться зрителями этой кошмарной трагедии, но потом и мы присоединимся ко всем остальным участникам мировой катастрофы. Нам не избежать всеобщей участи, смерть наша будет такой же. Сначала мы почувствуем нехватку кислорода, затем начнем задыхаться. Слабея, мы упадем на прекрасной работы вишневый ковер, устилающий пол комнаты и примем участь остального человечества. И после этого — все, конец, с нашим миром будет покончено.

— Смотрите, дом горит, — прервал молчание Челленджер, показывая на уходящую в небо струйку дыма. — Полагаю, скоро все запылает: дома, поселки, целые города. Ведь многих смерть застала у огня. Газ, лампы, все это будет источниками многочисленных, колоссальных пожаров. Но самое интересное состоит в том, что сам факт горения показывает, что содержание кислорода в атмосфере нормальное и всему виной эфир. Вон, посмотрите, еще дым. Если я не ошибаюсь, горит здание гольф-клуба. А может быть, я и ошибаюсь. Слышите звон колоколов? Думаю, будущих философов позабавит факт, что механизмы, сделанные людьми, пережили своих создателей.

— Посмотрите! — лорд Джон вскочил, тыкая пальцем по направлению к железной дороге. — Целый поезд горит! Видите столб дыма?

Вскоре мы его увидели и услышали. Поезд с ревом летел на бешеной скорости. Откуда он шел и куда, мы не могли предположить, но то, что он двигался по пустыне, казалось чудом. Нам повезло, мы стали свидетелями его величественного конца. Чуть дальше, на полотне мы увидели длинный состав с углем. Затаив дыхание, мы ждали, когда поезда столкнутся. Не прошло и нескольких секунд, как последовало крушение. Поезда сшиблись, мы услышали треск искореженных вагонов, увидели, как во все стороны полетели двери и колеса. Со звоном лопалась металлическая арматура, трещало ломаемое дерево. Несколько вагонов наехали друг на друга, из паровоза высыпался сноп искр. И вдруг оба состава разом вспыхнули. Не менее получаса мы сидели, не сводя завороженных глаз с жуткой картины грандиозного пожара.

— Бедные, бедные, они же все горят, — воскликнула миссис Челленджер и заплакала, прильнув к могучей руке мужа.

— Не стоит так расстраиваться, любовь моя, — сказал профессор, поглаживая голову жены. — К моменту взрыва находящиеся в поезде люди были мертвее кусков угля в паровозной топке. Все пассажиры умерли почти сразу после того, как поезд отошел от Виктории. Да и не только пассажиры. Вероятнее всего в живых нет ни станционных рабочих, ни даже угольщиков, загружавших состав. Не переживай, милая.

Перед моими глазами проплыли ужасающие видения.

— Подобные сцены сейчас происходят во всем мире, — произнес я. — Вы только представьте себе, что сейчас происходит с кораблями на море. Они будут плыть и плыть до тех пор, пока их не потопит шторм или пока не погаснут их топки. Громадины кораблей будут выброшены на берег или сгниют в море. И везде — в машинных отделениях, на палубах и в каютах разлагающиеся тела матросов и пассажиров. Еще долго, может быть, сотню лет, суда смерти будут бороздить воды Атлантики.

— Тогда давайте вспомним и шахтеров, — предложил Саммерли и ехидно засмеялся. — Какой прекрасный материал. Если на земле снова воцарится жизнь, то появятся и наука, а с ней и археологи, и геологи. Воображаю, что они понапишут, натолкнувшись на залежи скелетов. У них хватит фантазии принять шахтеров за постоянных жителей угольно-железных пластов.

— Я предпочел бы не слышать о таких вещах, — заметил лорд Джон. — Но лично я считаю, что жизнь на Земле не возродится. После всего, что мы видим, она останется пуста. Да и из чего, собственно, человечество может вновь появиться?

— Мир был пуст и до нас, — мрачно произнес профессор Челленджер. — Он заселялся по законам, недоступным нашим знаниям и неподвластным для нашего понимания. Тот же процесс может и повториться.

— Я надеюсь, дорогой Челленджер, вы не понимаете того, что говорите, — немедленно откликнулся Саммерли.

— У меня нет привычки, дорогой Саммерли, говорить о том, чего я не понимаю. Мои выводы строятся на многочисленных наблюдениях.

Я посмотрел на Челленджера. Он сидел, запрокинув голову, веки его медленно смыкались.

— Что касается вас, то вы — просто упрямый догматик. Таким вы и умрете, — проговорил Саммерли с кислой усмешкой.

— А вы, сэр, покинете мир лишенным воображения обструкционистом, — парировал Челленджер.

— Зато у вас, как я вижу, воображения в избытке. Уж в чем — в чем, а в отсутствии его, вас не обвинит никакой критик, — ответил Саммерли.

— Узнаю наших светил. Думаю, что они даже последний глоток кислорода хлебнут только для того, чтобы сказать друг другу какую-нибудь колкость. Ну, какая вам разница, возникнет на Земле жизнь или нет? Вас-то все равно в ней не будет.

— Ваше замечание, сэр, говорит только о вашей поразительной ограниченности, — ответил Челленджер с неожиданной резкостью в голосе. — Ум настоящего ученого не должен быть связан рамками того временного пространства, в котором он существует. Разум исследователя — это телескоп, нацеленный за пределы настоящего, этой границы между бесконечным прошлым и бесконечным же будущим. Опираясь на известное, разум должен охватывать все время от начала мира до его конца. Такие мелочи, как собственное небытие, точнее, свое физическое исчезновение, абсолютно не должно ограничивать ученого. Он обязан относиться к себе как к куску материи, которая ничем не лучше и не хуже других. Только так он способен выйти за рамки времени и пространства. Правильно я говорю, Саммерли?

Профессор забормотал что-то невнятное.

— Согласен, только с некоторыми оговорками, — неохотно добавил он уже яснее.

— Вот, пожалуйста. Слышите голос науки? Мозг идеального ученого, — продолжал Челленджер, — а я буду говорить в третьем лице, дабы меня не обвинили в самодовольстве, — должен уметь обдумывать абстрактную идею. Даже если ученый вывалился из корзины воздушного шара и падает на землю, все время падения он обязан мыслить абстрактно. Только ученые с такой нервной системой могут считаться идеальными. Они — покорители природы и хранители истины.