Затерянный мир (сборник)
Шрифт:
Мы подошли к окнам и принялись рассматривать открывающийся из него прекрасный вид. А он того стоил. Плавно вьющаяся дорога привела нас на значительную высоту, как мы впоследствии узнали, находились мы на высоте около двух тысяч метров. Дом Челленджера стоял на самом краю утеса. К югу от него, как раз напротив окна, расстилались необозримые живописные долины. Они шли до самого горизонта, где смыкались с холмами Южной Англии. Чуть ближе мы видели легкую туманную дымку над Льюисом, а совсем рядом, почти под окнами дома, простиралась поросшая вереском волнистая равнина. Пересекавшие ее длинные, ярко-зеленые пятна полей для гольфа были усеяны разноцветными фигурками игроками. Немного южнее проходила центральная железная дорога от Лондона до Брайтона, небольшая часть ее мы видели сквозь редкие деревья. А прямо под носом у нас располагался небольшой огороженный двор, где стояла машина, на которой мы и приехали со станции.
Услышав голос профессора Челленджера, мы обернулись. Он уже закончил читать телеграммы и разложил их на столе небольшими стопками. Его широкое морщинистое лицо, по крайней мере, та часть его, которая не скрывалась за окладистой бородой, было по-прежнему красным. Казалось, что профессор находится в состоянии крайнего возбуждения.
— Итак, джентльмены, — заговорил он голосом, каким обычно обращался к аудитории в зале, — мы снова собрались с вами. Наша встреча происходит при необычных, я бы сказал, при чрезвычайных обстоятельствах. Ответьте пожалуйста, не заметили ли вы во время своего путешествия сюда чего-нибудь необычного?
— Единственно, чего мне стоило бы отметить, — с ехидной усмешкой заговорил Саммерли, — так это совершенно невыносимое поведение нашего молодого друга. Я вынужден констатировать тот печальный факт, что манеры его нисколько не улучшились. Это очень прискорбно, но он просто невыносим. Собственно говоря, мне и сама поездка-то запомнилась только из-за его отвратительного поведения.
— Ну, что вы, друг мой. Не судите его так строго. Все мы порой впадаем в меланхолию. Для его беспардонного поведения есть смягчающие обстоятельства. Молодой человек просто утомился, он битых полчаса рассказывал мне о футболе, из чего я понял, что он — заядлый болельщик и поэтому достоин снисхождения.
— Какой болельщик?! Какой футбол?! — возмущенно закричал я. — Да это вы битых полчаса рассказывали мне какую-то глупую историю о буйволе. Профессор Саммерли может подтвердить мои слова.
— Не знаю, кто из вас утомил меня больше, только заявляю вам прямо, Челленджер, я не желаю ничего слышать ни о футболе, ни о буйволах.
— Но я же и не пытался говорить о футболе, — оправдывался я.
Лорд Джон присвистнул, покрутил пальцами в воздухе, профессор Саммерли ухмыльнулся и понимающе кивнул.
— И причем в такую рань, — проскрипел он. — И когда он только успел. Правда, я ничего не видел, я сидел, задумавшись…
— Ничего себе! — воскликнул лорд Джон. — Представляете, это он так думает. Сделал из вагона мюзик-холл, кукарекал и пищал на все лады. Это я подумал, что еду рядом с граммофоном.
Профессор Саммерли протестующе поднял руки.
— Перестаньте, лорд Джон. Я знаю, что вы большой любитель пошутить, — произнес он с кислым выражением лица.
— Черт подери, да это просто сумасшествие какое-то, — воскликнул лорд Джон. — Каждый из нас помнит, что делали другие, но не помнит, что делал сам. Тогда давайте вспоминать все с самого начала. Мы вошли в поезд, в вагон первого класса для курящих. Правильно? — спросил лорд Джон и, не дождавшись ответа, продолжал рассуждать:
— Мы сели и сразу же заспорили о письме профессора Челленджера в «Таймсе».
— Вот как? — пророкотал профессор Челленджер. Я посмотрел на него и с удивлением заметил, что веки его смыкаются. Казалось, профессор засыпал.
— Вы, профессор Саммерли, сказали, что в письме нашего дорогого друга нет ни единого слова правды, — продолжал лорд Дон.
— Ах, так вот оно что, — профессор Челленджер встрепенулся и, поглаживая бороду. Посмотрел на Саммерли. — Значит, говорите, ни единого слова правды. Хотя, я это уже слышал. Только не позволит ли высокочтимый профессор Саммерли узнать у него, какими аргументами он громил меня, ничтожного, осмелившегося высказать свое мнение? Уж снизойдите до меня, недоумка, — широко раскинув руки и наклонив голову, проговорил профессор Челленджер язвительным тоном.
— Мой аргумент прост и понятен, — отрывисто произнес Саммерли. — Я считаю, что если бы эфир, окружающий Землю, был ядовит даже в самой малой степени, то все мы обязательно почувствовали бы его воздействие.
Объяснение развеселило профессора Челленджера. Он откинулся и захохотал так, что в комнате все зазвенело и забренчало.
— Наш дорогой профессор Саммерли, в который уже раз ввязывается в спор, не зная фактов, — произнес, наконец Челленджер и вытер вспотевший лоб. — Ну что ж, джентльмены, позвольте и мне рассказать вам, чем я сегодня занимался. Надеюсь, что у вас и для меня хватит снисходительности, поскольку и мои собственные действия сегодня не всегда отличались здравомыслием. Есть у нас экономка, Сара, она служит в этом доме уже несколько лет. Фамилии ее я не знаю, да мне никогда и не приходило в голову узнать ее. Так вот о Саре. Сказать, что у нее отталкивающая внешность, это значит, не сказать ничего. Омерзительная женщина, ханжа, кривляка и, на мой взгляд, обманщица, с несносным характером. При этом что бы вокруг ее не происходило, она всегда остается невозмутимой. И вот сегодня, когда я завтракал, а завтракал я один, поскольку миссис Челленджер спит долго и на завтрак не выходит, я и решил провести один эксперимент, столь же интересный, сколь и поучительный. Я задумал установить, есть ли предел женской бесстрастности и случаются ли моменты, когда женщина показывает свое истинное лицо. Эксперимент был прост, а результат — эффективен. После завтрака я слегка сдвинул с места вазу, позвонил, вызывая Сару, а сам залез под стол. Она вошла и, не увидев никого в комнате, подумала, что я ушел в кабинет. Как я и ожидал, она заметила непорядок и подошла к столу, чтобы поставить вазу на место. Увидев перед самым носом ботинки и чулки, я высунул голову и впился в ногу Сары. Результат эксперимента превзошел все мои ожидания. Несколько секунд Сара стояла как вкопанная, затем завизжала и бросилась из комнаты. Я метнулся за ней, желая принести свои извинения и объясниться, но она выскочила из дома и побежала по дороге с такой скоростью, что уже через несколько секунд я еле видел ее в полевой бинокль. Неслась она в юго-западном направлении, хотя не могу сказать имеет ли это отношение к эксперименту. Вот я вам все и рассказал, а теперь прошу вас объяснить мой поступок. Мне крайне интересно узнать ваше мнение.
— Пора завязывать, — угрюмо произнес лорд Джон. — Иначе плохо кончите.
— Ну, а что скажет профессор Саммерли?
— Немедленно прекращайте научную работу, Челленджер и сегодня же уезжайте в Германию, на воды.
— Прекрасно, прекрасно, — воскликнул Челленджер. — А что скажете вы, мой юный друг? Давайте проверим, справедливо ли утверждение, что устами молодых людей глаголет истина, ускользающая от стариков.
Оно оказалась справедливым. Мой ответ был бесхитростен, но верен. Я понимаю, что вам, мои читатели, он уже кажется очевидным, поскольку я описал весь ряд событий. Но для меня тогда, впервые столкнувшимся с вещами совершенно непонятными и необъяснимыми, только откровение могло помочь сделать правильный вывод. И оно снизошло на меня.
— Яд, — воскликнул я со всей искренностью младенца, не обремененного знаниями.
И только после того, как я произнес это слово, в моем мозгу странным образом всплыли все события прошедшего утра. За пеленой моих слез, поднимая копытами пыль, пронесся буйвол лорда Джона. Агрессивное поведение Саммерли смешалось с чередой странных событий, происходящих в Лондоне: потасовка на площади, суетливость таксиста, скандал в компании по продаже кислорода. И все они не только всплыли, они связались в единую цепь.
— Конечно же, это яд, — снова сказал я. — И мы все им отравлены.
— Абсолютно точно, — подтвердил профессор Челленджер. — Но не только мы, а все человечество. Наша планета вошла в ядовитый пояс и со скоростью нескольких миллионов миль в минуту погружается в него все глубже и глубже. Наш юный друг, одним словом, объяснил все те беды и несчастья, происходящие на Земле. Именно яд.
Пораженные открытием, мы молча смотрели друг на друга. Перед лицом безысходности всякие слова теряли смысл.