Затерянный мир (сборник)
Шрифт:
— Ну что ж, извините, если я подошел к вам со своей просьбой не вовремя, — пробормотал я, стараясь скрыть разочарование. — Конечно, если я вам нужен, то какой может быть разговор. Правда, дело у меня довольно важное и срочное. Может быть, вам удастся как-нибудь без меня…
— Сожалею, но на этот раз без вас не обойтись.
Я постарался скрыть обиду и раздражение. В конце концов, я сам виноват, после стольких лет работы в газете, забыл, что журналист не имеет права распоряжаться своим временем.
— В таком случае считайте, что я у вас ничего не просил, — произнес я наигранно бодрым тоном. Я постарался вложить в слова как можно больше веселья, но понимал, что звучит оно фальшиво. — И что же мне предстоит совершить?
— Подвиг. Взять интервью у этого старого черта из Ротерфилда.
— Кого вы имеете в виду? Профессора Челленджера? — воскликнул я.
— Совершенно верно, именно его. Слышали, что он выкинул на прошлой неделе с новичком из «Курьера», Алеком Симпсоном? Мало того, что профессор выволок Симпсона из своего дома за шиворот, так еще потом с милю гнался за ним. Хотя вы, несомненно, читали об этом в разделе происшествий. Никто из репортеров не желает идти к старому чертяке. Говорят, что скорее прыгнут в бассейн с аллигатором, чем войдут в его дом. Так вот я и подумал, что кроме вас взять интервью у профессора не сможет никто. Как-никак, а вы ведь его старый друг.
— Ну, это совсем другое дело, — ответил я, облегченно вздохнув. — Я как раз собирался отправиться в Ротерфилд, к профессору Челленджеру. Для того я и просил у вас отпуск. Дело в том, что прошло ровно три года со времени нашего путешествия на плато и мы собирались отпраздновать это событие в доме профессора Челленджера. Приглашения уже получены.
— Грандиозно! — воскликнул Мак-Ардл, довольно потирая руки и улыбаясь. Глаза его радостно заблестели, это было видно даже через стекла его очков. — Стало быть, вы прямо на месте сможете узнать, что он обо всем этом думает. Да, расскажи мне об этих цветах кто-нибудь другой, я и внимания бы не обратил, но ваш приятель когда-то здорово удивил нас. Кто знает, может быть и на этот раз он приготовил что-нибудь интересненькое.
— А что, собственно, я должен узнавать? — спросил я. — Что он еще натворил?
— Вы хотите сказать, что не читали в сегодняшнем номере «Таймс» его письмо, озаглавленное «О вероятностях в науке»?
— Нет.
Мистер Мак-Ардл нагнулся и исчез под столом, но вскоре вынырнул оттуда, держа в руке поднятую с пола газету.
— Прочитайте мне это письмо вслух, — попросил он, тыкая пальцем в одну из колонок. — Я с удовольствием послушаю его еще раз и, может быть, наконец-то пойму, что хотел сказать профессор.
Привожу полный текст письма, прочитанного мной редактору отдела новостей нашей «Газетт».
«О вероятностях в науке».
«Сэр, меня позабавило, но и одновременно удручило появившееся в вашей газете письмо Джеймса Вилсона Макфайла. Написанное в самодовольном тоне, свойственным дуракам, пустое и беспомощное с научной точки зрения, оно повествует о предмете, очевидно автору неизвестном, а именно о линиях Фрауенхофера в спектрах планет и звезд. Мистер МакФайл считает факт их помутнения явлением слишком малозначащим, чтобы останавливать на нем свое внимание. Люди же умные понимают, что он, напротив, может иметь первостепенную важность, поскольку под его возможное влияние может попасть каждый живущий на этой планете, будь то мужчина, женщина или ребенок. Боюсь, что с помощью научных терминов мне не удастся убедить в этом людей, черпающих свои знания из ежедневных га-зет. Поэтому я попытаюсь опуститься до уровня ваших читателей и разъяснить ситуацию на примерах, более им понятным…».
— Перед нами великий человек, — проговорил мистер Мак-Ардл, сочувственно покачивая головой. — Он по праву может занять место в ряду чудес света. Это ж надо только додуматься — напялить на голову чучело голубя и в таком виде явиться на собрание квакеров. Да, ну и скандал же там был. Неудивительно, что о профессоре Челленджере судачит весь Лондон. Очень, очень жаль, мистер Мелоун, для столь глубокого ума это непростительно. Ну, хорошо, давайте вернемся к письму.
— «Допустим, что в медленный поток, — продолжил я, — мы бросили связку пробковых поплавков и пустили ее путешествовать по Атлантическому океану. День за днем поплавки будут мирно плыть по бескрайним водам. Если бы они были существами мыслящими, то, вероятно, вообразили бы, что их дальнейшее путешествие будет безоблачным и спокойным. Но мы-то, умудренные знаниями, хорошо представляем, что на своем пути поплавки могут встретиться с множеством удивительных и не очень приятных вещей. Не исключено, что они натолкнутся на корабль или на спящего кита, либо запутаются в водорослях. Но в любом случае, вояж окончится для них печально — поплавки, скорее всего, будут выброшены на скалистый берег Лабрадора. Но знают ли об этом сами поплавки? Разумеется, нет. Они плывут себе спокойно навстречу своей гибели, и считают, что завтра и послезавтра все вокруг них будет таким же безмятежным, как и вчера, и позавчера. Они убеждены в своей безопасности.
Ваши читатели, надеюсь, поймут, что под Атлантикой я подразумеваю величественный океан — космос, по которому плывем мы. Связка пробочных поплавков — это наша планетная система, крошечная и ничем не примечательная. Что она представляет из себя? Да ничего особенного. Третьеразрядное Солнце с куцым хвостишкой едва заметных спутников и планет. Вместе с нашей системой мы плывем вперед, в неизвестность, возможно, к ужаснейшей из катастроф, которая поглотит нас и раздавит наш мир. Кто поручится, что нас не захлестнет громадная космическая Ниагара или не вышвырнет на камни немыслимого Лабрадора? Так что я не разделяю мнения вашего читателя, мистера Джеймса Вилсона Макфайла, поскольку оптимизм его зиждется только на его невежестве. Более того, я еще раз утверждаю, что мы должны внимательнейшим образом следить за самыми ничтожными изменениями, происходящими в космосе, поскольку от них, возможно, будет в дальнейшем зависеть наша судьба…»
— Какой прекрасный из него получился бы министр, — произнес Мак-Ардл. — Слушаешь его и, кажется, в ушах словно орган гудит. Ну, давайте, переходите к главному. Что там его, собственно говоря, так сильно взволновало?
— «По моему глубокому убеждению, потеря линиями Фрауенхоферова своей формы и их деформация в спектрах говорит о некоем глобальном космическом изменении, очень незначительном и охватывающем только часть космоса. Свет, идущий от планеты, — это отраженный свет Солнца, а свет, идущий от звезды, — это свет, испускаемый самой звездой. Спектры же планет и звезд в этом случае претерпели аналогичные изменения. Что это за изменения? И где они происходят? Может быть, в самих планетах и звездах? Лично мне это кажется очень маловероятным. Что могло произойти одновременно со всеми звездами и планетами? Изменилась атмосфера? Не исключено, но поверить в это трудно. Видимых подтверждений этому нет, химические анализы также ничего необычного не показывают. Тогда остается только предположить, что меняется проводящая среда, бесконечно чистый эфир, заполняющий собой всю вселенную, простирающийся от звезды к звезде. В глубине великого океана нас несет медленный, спокойный поток. Кто знает, не принесет ли он нас в совершенно неизвестные нам эфирные пояса и каковы будут их свойства? Этого не знает никто, но одно известно определенно — в космосе происходят какие-то изменения, о чем наглядно свидетельствует картина нарушений спектра. Может быть, данные изменения носят положительный характер, возможно, отрицательный, или ни тот, ни другой. Никому это неизвестно. Разумеется, на них можно и вовсе не обращать внимания. Однако я, человек глубокого, философского склада ума, больше склонен полагать, что возможности вселенной безграничны, поэтому мудрейшим окажется тот, кто заранее подготовится к встрече со всякого рода неприятными неожиданностями. Кстати, приведу вам и подходящий пример. Кто из вас рискнет сказать, что эпидемия неизвестной болезни, вспыхнувшая среди аборигенов Суматры, о которой сегодня утром писала ваша газета, каким-то образом не связана с космическими изменениями? Может быть, примитивные люди оказались более уязвимыми, чем мы, цивилизованные европейцы? Относитесь к моей гипотезе так, как хотите. Можете отвергнуть ее, можете принять за аксиому, правда, сейчас, в нашем нынешнем положении, я бы не советовал делать ни того, ни другого. Смысла нет, ни отвергать, ни принимать что-либо на веру. Однако, только круглый дурак, начисто лишенный воображения и ничего не смыслящий в науке, осмелится оспорить, что в будущем нас не могут поджидать самые невероятные сюрпризы.
— Прекрасное письмо, зовущее к немедленным действиям, — задумчиво проговорил Мак-Ардл, втискивая сигарету в длинную стеклянную трубку, служившую ему мундштуком. — Ну-у-у, так каким будет ваше мнение, ми-и-истер Мелоун, — произнес редактор.
Я сказал, что я очень сожалею и что мне крайне неловко, но я и сам не понял, о чем, собственно, говорит уважаемый профессор. Затем я прибавил, что, к примеру, совершенно ничего не известно о Фрауенхоферовых линиях. Оказалось, что с помощью ученого, прикормленного нашей редакцией, Мак-Ардл совсем недавно изучал предмет статьи Челленджера и достиг в этом некоторых успехов. Снова нагнувшись, он вытянул из ящика стола пару разноцветных полосатых лент с цветами спектра, очень похожих на те, которыми украшают свои шляпы члены престижных крикет-клубов. Редактор показал мне места, где поперек полосок, от красного цвета до фиолетового, проходили темные линии.
— Вот это и есть Фрауенхоферовы линии, — пояснил Мак-Ардл. — Они проходят через все цвета: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый. А все эти цвета и дает свет. Причем любой. Если его расщепить с помощью призмы, то, какого бы оттенка он ни был, свет разделяется на одни и те же цвета. Но на них вы можете не смотреть, они тут никакой роли не играют. Все дело в линиях, а они в последнее время что-то стали рассеиваться и тускнеть, хотя, как говорят ученые, в последнюю неделю им положено быть четкими. Из-за них все астрономы переругались между собой. А вот, посмотрите. Это фотография линии для нашего завтрашнего номера. Здесь ясно видно, что она размыта и по форме напоминает пятно. До сегодняшнего дня мало кто знал о существовании этих линий, но письмо Челленджера в «Таймс» должно подхлестнуть к ним общественный интерес.
— А что это за странная болезнь на Суматре?
— Похоже, это первый отблеск деформации Фрауенхоферовых линий. Честно говоря, я верю этому парню, он, похоже, знает, о чем говорит. На Суматре, среди аборигенов, вспыхнула какая-то странная болезнь. Причина эпидемии неизвестна. Но вот еще одна телеграмма, совсем недавно пришла из Сингапура. В ней говорится, что на всем побережье пролива Сунда внезапно погасли маяки. В результате два корабля сели на мель. Полагаю, этого вполне достаточно, чтобы взять у Челленджера интервью. Отправляйтесь, мистер Мелоун. Если выжмите из профессора что-нибудь интересное, жду к понедельнику колонку.