Затерянный мир (сборник)
Шрифт:
— Дорогой профессор, да у меня и в мыслях не было чем-нибудь обидеть вас, — воскликнула бестактный Саммерли. — Никто не собирается обвинять вас в том, что вы сложены именно так, а не как все нормальные люди. Уж не будем же мы винить природу в том, что она наградила вас толстым неповоротливым туловищем, у которого, вполне естественно, такие же уродливые ноги. Здесь уж ничего не поделаешь.
От злости Челленджер не мог произнести ни слова. Он лишь рычал, шипел и моргал глазами. Лорд Джон поспешил вмешаться в конфликт.
— А кто говорит, что мы должны идти пешком? — воскликнул он.
— Уж не предлагаете ли вы отправиться в Лондон на поезде? — спросил продолжавший кипятиться Саммерли.
— У нас же есть автомобиль. Мы можем воспользоваться им.
— Я не очень хорошо вожу машину, — ответил Челленджер, задумчиво пощипывая бороду. — В то же время ваше предположение справедливо, человеческий разум в своих высших проявлениях оказывается невероятно гибким в любом виде деятельности. Ваша мысль мне определенно нравится, лорд Джон. Хорошо, я повезу вас в Лондон.
— Вы не сделаете этого, — решительно заявил Саммерли.
— И правда, Джордж, тебе не стоит садиться за руль, — умоляюще произнесла миссис Челленджер. — Вспомни свою первую и единственную поездку. Ведь ты же выехал из гаража вместе с воротами.
— Секундная потеря внимания, — небрежно отмахнулся Челленджер. — Забудь об этом. В любом случае решено, я везу вас в Лондон.
И в который уже раз спас положение лорд Джон.
— Какой у вас автомобиль? — спросил он.
— Двадцатисильный «хамбер».
— О, да я знаю ее как облупленную, много лет водил. Ха-ха-ха, — рассмеялся лорд Джон. — Никогда не думал, что все человечество может уместиться в салоне машины. Мне помнится, в «хамбере» всего пять мест. Вот, дожили. Ну, ладно, собирайтесь, а я сейчас подъеду. Сбор у машины ровно в десять.
Я нисколько не удивился тому, что ровно в назначенный час к дому, урча и поскрипывая, подкатил автомобиль. За рулем сидел лорд Джордж. Я сел рядом с ним, а миссис Челленджер, исполняя роль бампера, благоразумно втиснулась между двумя великими гневливыми учеными. Лорд Джон снял ногу с тормоза, переключил скорость с первой сразу на третью и мы отправились в самую странную в истории человечества поездку.
Вам нетрудно представить себе всю красоту природы в теплый августовский день. Утренний воздух свеж и приятен. На небе — ни облачка. Золотые лучи теплого летнего солнца заливают холмы, одетые в темный пурпур вереска и сочную зелень живописного суссекского леса. Вплоть до самого горизонта вас окружает мирный идиллический пейзаж, настолько прекрасный, что у вас исчезает всякая мысль о прошедшей катастрофе, если бы не одна маленькая зловещая деталь — режущая уши тишина. Стоило обратить внимание на окружающее нас угрюмое безмолвие, как в памяти снова начинали всплывать жуткие события прошедших часов. Густонаселенная местность, в том числе и сельская, всегда наполнена гулом жизни. Он настолько постоянен, что его перестаешь замечать. Так прибрежный житель уже не обращает внимания на бесконечный плеск волн. Щебет птиц и жужжание насекомых, эхо отдаленных голосов, мычание коров и лай собак, стук проходящих поездов и скрип телег — все это сливается в один неумолкаемый монотонный гул, в который в конце концов перестаешь вслушиваться. Это голос жизни и его-то мы сейчас и не слышали. Нас окружала мертвая зловещая тишина. Она была столь торжественной и печальной, что рокот и клацанье автомобильного мотора казались непростительным вмешательством в нее, неуважительным поведением по отношению к грозному и гордому безмолвию, окутавшему своим мрачным покровом руины человеческой цивилизации. К одной из таких развалин мы направлялись сейчас. В тишине мы ехали среди догорающих домов, с ужасом обводя взглядами некогда великолепные равнины.
Но настоящий ужас охватил нас, когда мы увидели первые мертвые тела. Осклабившиеся лица мертвецов смотрели на нас отовсюду. Передо мной и сейчас стоит это дикое зрелище. Неизгладимое по своей трагичности оно всплывает в моей памяти, словно я опять совершаю тот скорбный путь, от вершины холма к станции. Вот я снова вижу няньку, двоих детей, затем старую лошадь, стоящую на коленях между оглоблями, болтающегося на передке кэбмена и юношу, в предсмертной судороге ухватившегося за ручку дверцы экипажа. Немного ниже — груда из шести тел. Это крестьяне. Они лежат вповалку, словно пытались попрощаться, обняться перед смертью. Все эти страшные картины я вижу отчетливо, до мельчайших деталей, словно на фотографии. Но вскоре благодаря дарованному нам природой порогу восприятия мы перестали реагировать на окружавшие нас душераздирающие сцены. Масштаб ужаса, страх и боль за все человечество притупили жалость к каждому погибшему. Отдельные мертвецы стали сливаться в группы, группы в груды, а груды — в общечеловеческую трагедию. Вскоре мы воспринимали постигшую людей гибель как нечто неизбежное, а всех мертвецов — как его необходимый атрибут. Лишь иногда, когда наше внимание привлекала какая-нибудь особенно кошмарная или гротескная сцена, мы вздрагивали и смотрели на погибших не как на единое целое, а как на отдельных личностей, мучительно страдавших перед гибелью.
Больше всего мы переживали видя тела мертвых детей. Убийство ни в чем не повинных безгрешных созданий мы считали возмутительным, хладнокровным и ничем не оправданным. В такие минуты мужчины негодующе молчали, а миссис Челленджер тихо всхлипывала. Правда был момент, когда я и сам едва сдержал рыдания. Мы проезжали мимо приходской школы, к которой вела неширокая дорожка. Вся она от самых дверей школы была усыпана маленькими хрупкими тельцами. Видимо, перепуганные учителя отпустили детишек и они помчались по домам, но яд накрыл их своей смертоносной сетью. Много людей было видно в открытых окнах домов. В Танбридж-Уэллсе мы не заметили ни одного окна, из которого не выглядывало бы бледное усмехающееся лицо. Люди бросались к окнам в тщетной попытке глотнуть свежего воздуха, их гнала жажда кислорода, которым смогли запастись только мы. Тротуары тоже были заполнены мертвыми телами, мужчинами и женщинами. Большинство их было без шляп и шляпок. На улицу их выбросило удушье, они думали, что, выбежав из дома, смогут спастись. Много мертвецов валялось и на дороге. Нужно отдать должное лорду Джону, он с завидной ловкостью управлялся с рулем, лавируя между мертвецами. Но с каждым метром ехать становилось все хуже и хуже. Населенные пункты мы проезжали со скоростью ленивого пешехода, а однажды, недалеко от Танбриджской школы, нам даже пришлось выходить и оттаскивать в сторону тела, заполнившие проезжую часть дороги.
Из всей панорамы смерти, простиравшейся вдоль дорог Сассекса и Кента, в памяти моей сохранились всего несколько наиболее ярких эпизодов. Как и тогда я ясно вижу стоящую у входа в гостиницу длинную сверкающую машину, это было в местечке Саутборо. В машине сидят несколько человек, судя по всему они возвращаются с пикника, откуда-нибудь из-под Брайтона или Истборна. Среди пассажиров три молодые красивые женщины в вызывающе-ярких платьях. У одной из них на коленях китайский спаниель. За рулем — вальяжный пожилой господин с потрепанным лицом старого развратника, рядом с ним — молодой аристократ. В глазу его — монокль, в обтянутых перчаткой пальцах — догоревшая до мундштука сигарета. Яд убил их за несколько секунд до отъезда. Со стороны они казались спящими, если бы не пальцы правой руки пожилого мужчины. Почувствовав удушье, в последний момент он попытался сорвать с себя жесткий стоячий воротничок. По одну сторону от машины, зажав в руке красивый поднос, лежал официант. Рядом с ним я увидел осколки разбитых бокалов и темные пятна от вина. С другой стороны валялись двое попрошаек, мужчина и женщина, оба в грязных лохмотьях. Тощая рука мужчины с длинными крючковатыми пальцами, при жизни тянувшаяся за милостыней, осталась протянутой и после смерти. Всего одно мгновение и смерть превратила в инертную разлагающуюся протоплазму и аристократов, и официанта, и побирушек, приравняв к ним и собаку.
Вспоминается мне еще одна ужасная сцена, увиденная нами в нескольких километрах от Лондона, в Севеноксе. Там слева от дороги, на холме, находится довольно большая приходская школа. Весь холм был забит стоящими на коленях детьми. Приготовившись к молитве, они смотрели вверх, где находились несколько монахинь и мать-настоятельница. В отличие от охотников за удовольствиями из роскошного автомобиля, эти люди, похоже, получили предупреждение о нависшей опасности. Собравшись на последний урок, они умерли прекрасной тихой смертью, все вместе — и учителя, и ученики.
До сих пор от воспоминаний о той злосчастной поездке у меня кровь стынет в жилах. Я уверен, что по-настоящему полно описать ее я не смогу, мне никогда не отыскать нужных слов, которыми можно было бы обрисовать наши чувства. Полагаю, что самым разумным с моей стороны будет прекратить тщетные попытки и просто сообщать факты. Скажу только, что все мы, даже Саммерли и Челленджер, были подавлены. Сидя впереди, я не слышал позади себя ни единого слова, только постоянный негромкий плач миссис Челленджер. Что же касается нашего умелого шофера, лорда Джона, то он был слишком занят. Перед ним стояла весьма героическая задача — не теряя самообладания, проехать по дороге, усеянной трупами. Разговаривать ему было недосуг, да и похоже, желания такового он не испытывал. Единственным его восклицанием, вначале, кстати, изрядно возмущавшим меня, было: «Вот это да. А ты говоришь — купаться». Однако по мере многократного повторения оно начало вызывать у меня улыбку, а иногда и смех. Так под «Вот это да» мы и миновали Луишем и поехали по старой кентской дороге.