Затерянный остров
Шрифт:
Дебют состоялся за ужином. Салон-ресторан пестрел флажками и разноцветным серпантином, задающими нужный тон для дурачества и фарса. Почти все уже собрались, и появление Уильяма встретили аплодисментами — первыми на его памяти. Судя по овации, талант мистера Дерсли к перевоплощению стал для всех неожиданностью, и мистер Дерсли, в свою очередь, был весьма польщен. Терри еще не пришла, но двое соседей по столу уже сидели на местах — миссис да Сильва превратилась в испанку, украсив себя мантильей и гребнем, а мистер Канток (путем несложных манипуляций со смокингом, жилеткой и воротником) — в священника.
— Отлично, мистер Дерсли! — воскликнул он своим забавным фальцетом. — Превосходно! У меня тоже вроде недурно. Я всегда так делаю — затрат никаких, а эффект налицо. Помню, на маскараде
Мистер Канток погрузился в воспоминания.
— Боже! — восхитилась миссис да Сильва. — Ну какая же прэлесть! Ах нет, вот настоящая прэлесть!
Это была Терри в облике русалки. Оставляя оголенными руки и плечи, зеленое платье обтягивало ее, словно вторая кожа, и переливалось, будто настоящая чешуя. Имелось даже некое подобие хвоста, сотворенного с помощью проволоки, раскрашенной ткани и капли фантазии. На Терри оборачивались всегда и всюду, но от Терри-русалки просто дух захватывало. Уильям отдал ей первенство без боя. Гром раздавшихся аплодисментов обрадовал его не меньше, чем аплодисменты в собственную честь.
— По-моему, наш стол превзошел себя, — заявила Терри, усаживаясь и осторожно укладывая хвост. — Миссис да Сильва, испанский костюм чудесен. Вы, мистер Канток, тоже вжились в роль. И ты, Билл, молодчина. Давно не видела такого веселого клоуна.
— Терри, ты восхитительна! — горячо заверил ее Уильям. — Если русалки все такие, завтра же иду на дно.
Довольные собой и друг другом, они заказали шампанское и довольно быстро его распили, возбужденно оглядываясь по сторонам и рассматривая остальных. Мистер Бутройд в облике импозантного французского шеф-повара с огромным белым колпаком и весьма убедительными усиками и бородкой расхаживал между столами, точа на бруске огромный кухонный нож. Миниатюрная мисс Сеттл нарядилась цыганкой. Пассажир из Южного Норвуда, проявив неожиданную изобретательность, предстал балаганным шатром — и чуть не задушил себя завязкой на шее. Один из молодых французов мастерски изображал какого-то восточного владыку — непонятной национальности, но явно высокого ранга. Миссис Киндерфилд в белом сомбреро и красной рубахе представляла ковбойку — сутулую канцелярскую ковбойку в пенсне. Уильям не удержался от смеха, но еще больше насмешил его другой пассажир. Клоунский костюм, шампанское и общее веселье пробуждали желание хохотать от души, что Уильям и сделал, откинувшись на спинку кресла.
— Что такое? — встрепенулась Терри.
Уильям не мог остановиться.
— Поросенок! — упрекнула его, нахмурившись, прелестная русалка, однако на ее губах тоже плясала улыбка. — Ну говори же!
Вместо ответа Уильям метнул длинную ленту серпантина, показывая, куда смотреть. Там стоял мистер Тифман. Ни миссис да Сильва, ни мистер Канток ничего смешного не разглядели, Терри засмеялась лишь за компанию с Уильямом, а вот ему вид мистера Тифмана показался уморительно нелепым. Маскарадный вариант, тоже, вероятно, предписанный толстым маршрутником, отличался такой же простотой, как и повседневные наряды. Тифман снял свой единственный галстук, вывернул наизнанку пиджак от яхтенного костюма, а плоское лоснящееся лицо украсил совершенно бутафорскими рыжими усами, которые к тому же плохо держались. Казалось, что эти усы занесло в кают-компанию ветром и на пару секунд прибило под носом у мистера Тифмана. Обладатель бутафорских усов, впрочем, был весьма доволен собой и выполненной в этой части путешествия работой, судя по сияющему взгляду за толстыми очками. Уильяму в данный момент мистер Тифман представлялся вершиной творения — такую квинтэссенцию идиотизма являл собой этот «костюм».
— А проводник и говорит: «Там китайские доллары не принимают». А я ему: «Отчего же?» — «Потому что не принимают». — Мистер Канток, самым неподобающим для духовного лица образом раскрасневшийся от вина, вещал и вещал, хотя никто уже не знал, о какой стране идет речь (даже если честно слушал все это время). — «Ну и пусть,
Уильям вдруг отчетливо осознал весь абсурд фантасмагорически скучных воспоминаний мистера Кантока. Он смотрел на кустистые серые брови, острый нос (уже слегка покрасневший), воротник священника, и чем дольше он смотрел, тем нелепее казался ему мистер Канток. А потом нелепость мистера Кантока слилась с нелепостью мистера Тифмана, к ним присовокупилась нелепость окружающей действительности, и они дружно захлестнули Уильяма. Он уже не смеялся вслух, дикий хохот сотрясал его изнутри. Шампанское ударило в голову и бурлило там, вскипая золотистой пенной волной. Все угощались, не обращая внимания, чем именно угощаются, просили новые бутылки и произносили тосты друг за друга, перекидывали серпантинные ленты со стола на стол, перекрикивались и заливались смехом. Все мужчины вдруг стали веселыми, остроумными красавцами, а женщины — прелестными феями. Радиола гремела медью через репродукторы, щедро рассыпая сантименты и романтический цинизм. Кругом царил сплошной цирк, и Уильям в белилах и брыжах чувствовал себя полноценной его частью.
Потом все вышли на палубу, под живописное ночное небо, усыпанное звездами, среди которых угнездился молодой месяц, похожий на ломоть дыни. На этой крохотной сцене, задрапированной со всех сторон пурпурно-черным бархатом, каждый принялся разыгрывать свою роль. Пассажиры первого класса дефилировали перед вторым классом, а потом пассажиры второго класса, перещеголявшие усердием и целеустремленностью тех, кто перещеголял их в социальном и финансовом отношении, продефилировали перед первым классом. Среди вторых было несколько островитян, как мулатов, так и чистокровных аборигенов, которые смело облачились в национальные костюмы — красочные красно-белые парео, травяные юбки и украшения из ракушек. Одна из островитянок, расхрабрившись и хихикая, то и дело порывалась начать знаменитый танец «хула», но неизменно, залившись хохотом, обрывала соблазнительные покачивания смуглыми бедрами и скрывалась в темном углу. Вот теперь Уильям почувствовал по-настоящему, что находится в Тихом океане, что до волшебных островов уже рукой подать, а в небе прочно обосновался Южный Крест. Никогда еще он не испытывал такого ликования, такого безрассудного счастья.
После дефиле и между последовавшими затем танцами вся компания, словно ожившая ярмарка игрушек, устремлялась в курительную, где пожилой стюард с выражением глубочайшего отчаяния на лице курсировал между пассажирами и барной стойкой с нагруженными подносами. Каждый непременно хотел угостить всех вокруг, все радостно раскрывали друг другу объятия, словно узники, неожиданно получившие амнистию. У Уильяма давно вертелось на языке множество дружелюбных колкостей, которые он хотел сказать тем или иным пассажирам, и теперь он дал себе волю, прыгая по палубе, как самый натуральный клоун. Никто не обижался. Вызывавшие прежде лишь симпатию теперь казались близкими друзьями, вызывавшие легкую улыбку представлялись записными острословами, и даже неприятные до этих пор типы стали просто смешными. Взять, к примеру, Роджерса. Неужели когда-то Уильям ревновал к этому обормоту, вырядившемуся шотландским горцем в коротких носках и ярко-синих подтяжках? Он чокнулся с Роджерсом бокалами и от души поздравил с открытием моста через Сиднейскую гавань.
Клоуны не церемонятся с русалками. Если им хочется потанцевать, они танцуют. Уильям без всякого стеснения подхватывал свою русалку и беспечно кружил ее в вальсе или фокстроте — как распорядится радиола.
— Чудесная ночь! — прошептала Терри перед самым окончанием очередного танца.
— Восхитительная ночь, милая Терри.
— Рад, что ты со мной согласен, милый Билл. А еще — не знаю почему, может, от перемены наряда, а может, дело в спиртном, но сегодня ты танцуешь по-другому. Совсем по-другому.