Затерянный остров
Шрифт:
— И правильно, — не смог скрыть горечь Уильям. Вот остолоп. Сорок лет, а ведет себя будто обиженный мальчишка. — Ты заслужила.
— Вот как! — Терри отодвинулась, словно собиралась развернуться и уйти. Но потом, рассмеявшись, ухватила его под руку и потащила прочь. — Что с тобой сегодня такое, Билл?
— Ничего.
— А по-моему — я просто уверена, — ты ревнуешь к мистеру Роджерсу.
Уильям промолчал.
— Давай здесь постоим. — Они остановились в неосвещенном углу, опираясь на поручень. Ночь окутала их, словно мягчайший плед. На небе мерцали звезды. Знакомые созвездия вели странную игру, смещаясь с привычных мест и переворачиваясь вверх тормашками. Каких-нибудь два дня, и «Марукаи» пересечет экватор. Удивительно.
— Если
— Наверное, спятил.
— Ты? Да не может быть, мистер Уильям Дерсли из Бантингема, Суффолк, Англия! Ни за что. — Терри посерьезнела. — С тобой все в порядке, Билл, на самом-то деле? Жара кого хочешь доконает, если ты к ней не привык.
— Жара на меня не действует. Разве что сплю плохо. Просыпаюсь среди ночи, иногда просто лежу без сна в темноте, между сегодня и завтра, будто над бездной, и это очень угнетает. Кажется, что все пропало. Тебе такое вряд ли знакомо.
— Еще как знакомо.
— Никогда бы не подумал.
— Сразу видно, какого вы обо мне мнения, мистер Дерсли. Нет, у меня тоже случаются приступы глубочайшего уныния — когда я задумываюсь о жизни. Девушкам нельзя задумываться о жизни, вот что.
Уильям был поражен. От себя он еще мог ожидать таких слов, но от Терри… В любых других устах они бы его, пожалуй, разочаровали, потому что чужой пессимизм всегда отдает инфантильностью. Упиваться подобными настроениями абсурдно.
— Вот это, — Терри обвела рукой звездное небо, — совсем другое дело. Я готова стоять здесь часами — да, совсем одна, просто глазеть и думать о разном, чувствовать себя песчинкой в огромном мире и предаваться прекрасной печали. Это же так чудесно, Билл. Я люблю строить из себя непробиваемую, но на самом деле я сентиментальна, как поздравительная открытка. Ты, насколько я понимаю, тоже. Правда, Билл?
Билл согласился.
— Как и все милейшие люди, — протянула Терри. — А в наше время нужна жесткость, особенно девушке, иначе тебя растопчут коваными сапогами. Хотя в конечном итоге женщину все равно растопчут.
— Почему ты так решила? — Уильям не переубеждал, всего лишь любопытствовал. — Ты вроде бы неплохо живешь. Если на то пошло — я не жалуюсь, заметь, — тебе живется гораздо лучше, чем мне. До последнего времени у меня не было ни малейшей возможности заняться по-настоящему захватывающим делом. Сначала война, потом кончина отца с матерью — а семейный бизнес нужно продолжать. И ты отодвигаешь свои интересы на потом — на год-другой, затем еще на пару лет, и вот половина жизни уже позади, причем лучшая половина. Если бы не случайное появление моего дядюшки в нужный момент, я до сих пор вязнул бы в этой трясине.
— Да, Билл, помню. Хотя твои попытки выставить себя стариком немного утомляют. Должно быть, это вредная английская привычка. У калифорнийцев все наоборот, особенно при девушке и в такую ночь. Видел бы ты некоторых наших «мальчиков» — такие мне сказки рассказывали, не передать, а ведь им лет по пятьдесят пять — шестьдесят, все сморщенные, ужас.
Вместо того чтобы утешить, слова Терри только задели. Но Уильям промолчал.
— А что ты имел в виду, говоря, что мне хорошо живется?
— Ты не испытываешь недостатка в друзьях, — начал рассудительно перечислять Уильям. — И поклонниках. Тебя все любят. Ты молодая, сильная, цветущая…
— Продолжай, Билл, — рассмеялась Терри. — Давай начистоту.
— И хороша собой, — закончил Уильям с серьезным видом.
— Вот так, как ты сейчас сказал, тихо и просто, мне комплиментов еще никто не говорил, — восхитилась Терри. — Если это не экспромт, ты хорошо подготовился.
— Я ничего не готовил. Тут нечего готовить. Я всего лишь пытаюсь объяснить, почему тебе хорошо живется, Терри. Ты хорошенькая — и знаешь это, и должна этому радоваться. Боевого духа у тебя хоть отбавляй, значит, всегда найдешь занятие по душе: задумала — сделала. Захотела побывать в Южных морях — и вот ты на пароходе. Готов спорить, ты не терзалась и десятой долей моих сомнений.
— При таком раскладе мне действительно грех жаловаться — не жизнь, а мед. Но я имела в виду немного другое. То, что происходит у меня в голове. Видимо, девушек это больше волнует, чем мужчин.
— Вряд ли, — не согласился Уильям.
Терри продела руку под его локоть, и их пальцы сплелись. Уильям замер, окутанный ласковым, слегка соленым дыханием ночи. Взгляд его уткнулся в ямочку на щеке Терри, по-прежнему смотрящей вдаль.
— Я недавно пережила трудные времена, Билл, — проговорила она тихо, не поворачивая головы. — Не первые, однако самые худшие. Я влюбилась в одного человека, и он полюбил меня — но он был женат. Ничего сверхъестественного и ничего хорошего. Мы не могли быть вместе, и расстаться не могли. Три раза мы уезжали вдвоем, не навсегда, просто посмотреть, что выйдет. Выходило ужасно, с каждым разом все хуже. Я чувствовала, как он разрывается надвое, я читала ненависть в его глазах и ненавидела его в ответ, а иногда ненавидела себя. Мы говорили обидные слова. Даже сбегая, мы продолжали причинять друг другу боль. Почему мы всегда раним себя, Билл? В общем, нужно было как-то заканчивать, нельзя разрываться надвое бесконечно. Я сказала, что не буду больше с ним видеться. Он перевелся на Восток — в Филадельфию, кажется, — и пропал. Я ничего не знала, до тех пор пока не сломалась и меня не потянуло к нему снова. Вот тогда я и обнаружила, что он уехал. За это я себя тоже ненавидела. Слабость — это страшно, однако еще страшнее — напрасная слабость, если ты понимаешь, о чем я. Мне нужно было выкарабкиваться. Видел бы ты меня тогда — какой там боевой дух… Внутри пустота, пепелище. Иногда казалось, что сердце останавливается. Вот что я имела в виду, говоря о женщинах. Ни один мужчина не стоит такой боли. — Она замолчала.
— Мне жаль, — едва слышно проговорил Уильям. — Но теперь-то все позади?
У него сдавило сердце. От чего именно — он не понимал толком. Он ощущал и ревность, и жалость, но все чувство целиком не поддавалось никакому описанию. Успел только почувствовать, как стиснуты переплетенные пальцы.
Терри отпустила его руку.
— Да, позади. Я почти выкарабкалась, если не считать дурных снов. Чертовски обидно, что во сне отключается здравый смысл. Треклятое подсознание намертво застряло в прошлом и не отпускает. Дай мне сигарету, Билл. Хотя нет, не надо. Не хочу курить.
Терри повернулась к нему, ее глаза ярко сияли даже в этом темном углу. Ни у кого больше Уильям не видел таких глаз — хотя, казалось бы, ничего удивительного, просто чуть шире расставлены и с легкой раскосинкой. Да и сама Терри немногим отличается от тысяч других девушек — ничего оригинального в ее словах, мыслях и чувствах нет, в Сан-Франциско наверняка масса девиц живет и ведет себя так же. Поэтому вдвойне поразительно, что у нее такие особенные глаза. Но ведь глаза — это часть ее самой, как и этот голос с хрипотцой и необычное сочетание иссиня-черного и сливочного.
— В чем же дело, Билл? Что на тебя нашло? Стоишь тут, дуешься, потом изображаешь ревность к Роджерсу, потом заявляешь, что спятил…
— Да, глупо, я понимаю.
— Это не объяснение. Ты далеко не глуп.
— Не уверен. Но если хочешь, могу объяснить. Я дулся, потому что хотел побыть здесь с тобой, а ты все танцевала. Да, не говори ничего, сам знаю — веду себя по-детски. И я не притворялся, что ревную к Роджерсу. Хотел бы я притвориться! К сожалению, ревность подлинная. Впрочем, он мне и сам по себе противен, но даже будь на его месте кто-то мне симпатичный, я ревновал бы все равно. Поэтому и говорю, что спятил. Я схожу с ума по тебе. Хм. Похоже на строчку из пошлой песенки. Однако я и вправду все время думаю о тебе.