Затерянный остров
Шрифт:
Тягаться с Форестом по времени, проводимому в курительной, могли только Бурлекеры и Стоки — две довольно молодые супружеские пары со Среднего Запада. Мужья походили друг на друга, словно братья, — горластые увальни, душа нараспашку, тогда как жены у них, напротив, были миниатюрные и какие-то плотно сбитые, словно слепленные из более крутого теста, чем остальные, да еще покрытые эмалью и лаком в десять слоев. Временами вся четверка спускалась в ресторан, могла наскоро переброситься кольцами на палубе, но большей частью посиживала в курительной, наслаждаясь свободой от сухого закона, заказывая и поглощая все, что булькало, к растущему отчаянию долговязого пожилого стюарда, который, кажется, опасался свести их в могилу раньше срока. Ничем выдающимся ни Бурлекеры, ни Стоки не отличались, заботясь только об одном — собрать вокруг побольше веселящегося и пьющего народа. При этом предпочтение они отдавали американцам, чем и заслужили неодобрение Уильяма, поскольку постоянно зазывали Терри, а когда она соглашалась — временами, перед Уильямом вставала печальная альтернатива искать себе другое занятие или вливаться в
Иногда к этой же когорте присоединялась миссис Киндерфилд — еще одна уроженка Среднего Запада из окололитературных кругов. Она — уже не первый раз — ехала на Таити отдыхать. Высокая, сутулая, очкастая, с несколько смазанным нечетким профилем, она могла пускаться в задушевные беседы с каждым входящим, а могла просидеть полдня и полночи с Бурлекерами и Стоками, не отставая ни на бокал и то и дело закатываясь визгливым смехом. Захаживал в курительную и еще один американец, который, впрочем, от шумной компании держался в стороне, — невысокий замкнутый тип по фамилии Джабб, откуда-то из киноиндустрии. Он бессменно носил один и тот же потрепанный костюм и производил впечатление самого неудачливого человека на земле. В два счета перепив всех собравшихся, он тихо удалялся, чуть мрачнее, чем приходил.
Разумеется, за пределами этого круга имелся более обширный расплывчатый круг безымянных лиц. В него входила монументальная американка, всегда садившаяся в шезлонг поодаль от остальных, богатая (по слухам) и постоянно донимающая помощников капитана жалобами; болезненный типчик, появлявшийся и исчезавший, словно призрак, и несколько французов, следующих на Таити. Самым заметным из них был пожилой мужчина в черном берете, без устали наматывающий круги по палубе. Мистер Бурлекер прозвал его «мсье» — что думал о мистере Бурлекере пожилой француз, история умалчивает.
Завершал список мистер Уильям Эрнест Тифман из Цинциннати, Огайо, не принадлежавший к кругу безликих. Мистер Тифман резко выделялся из всех пассажиров «Марукаи» и в первой половине рейса невольно помог растопить лед, неизменно оставляя позади себя шлейф оживленных разговоров. Это уже под конец плавания, когда все всё про всех знали, палуба пустела при его появлении. Терри обнаружила его первой — он тоже не мог пройти мимо красивых глаз, — сразу же поделилась им с Уильямом, и вскоре они дивились на него уже вдвоем. Смотреть, впрочем, было особенно не на что: полноватый коротышка лет пятидесяти, обозревающий мир через толстые очки в роговой оправе. В биографии его тоже ничего примечательного не значилось: родился на Среднем Западе, в бедной семье выходцев откуда-то из Центральной Европы, после долгих мытарств наконец открыл свое дело, занявшись оптовой торговлей мясом. Незаурядность мистера Тифмана состояла в его подходе к путешествиям. Всю жизнь просидев дома, он вдруг — пять лет назад — решил повидать мир и с этой целью принялся собирать справочники, путеводители и туристические брошюры, сделавшись в итоге владельцем внушительной коллекции, охватывающей все мало-мальски привлекательные для путешественника места. «Да, сэр, — заявлял он с гордостью, — у меня, наверное, самая полная туристическая библиотека во всех Штатах». Но это было лишь начало. Перелопатив свою библиотеку, он принялся составлять маршрут, позволяющий объехать мир, не пропуская ни одной стоящей внимания достопримечательности. Мистер Тифман намеревался заткнуть за пояс все туристические агентства — и ему это удалось. Спустя четыре года кропотливого труда он стал обладателем «Великого путеводителя», подробно расписывающего все передвижения на год вперед и занятие на каждый час каждого дня, за исключением периодов вынужденного безделья вроде подобного морского перехода. Путеводитель представлял собой увесистый томик, который мистер Тифман таскал с собой и с гордостью всем демонстрировал, называя «маршрутником». Кроме этого маршрутника, он не читал ничего и никогда с ним не расставался. «Вот, — возвещал он при знакомстве, — это мой маршрутник. Тут весь мой маршрут. А ваш где?» Мистер Тифман несказанно изумлялся — раздуваясь от гордости и округляя глаза от ужаса, — когда узнавал, что окружающие его путешественники имеют самое смутное представление о маршрутах и передвигаются по миру без малейшего намека на график. Очень скоро весь «Марукаи» развлекался тем, что задавал мистеру Тифману провокационные вопросы по маршруту, выявляя удивительные подробности туристического дела.
— А как насчет Явы, мистер Тифман? — любопытствовал очередной провокатор с серьезнейшим видом. — Вы ведь не пропустите Яву?
— Ни в коем случае, сэр, — торжественно заверял мистер Тифман, распахивая свой талмуд. — На Яву у меня отличное расписание. Вот, смотрите. Девятнадцатое мая. Подъем в пять утра — полюбоваться видами. В девять утра — прибытие в Сурабаю. Пройти таможню, доехать на такси до отеля «Оранжи» (номер забронирован письмом от двадцать третьего ноября). Заглянуть в банк, сделать фотографии, подтвердить бронь туристского автомобиля до Батавии (бронирование письмом от двадцать третьего ноября). Если будет время до обеда, посетить базар. На обед заказать ристафель… [4]
4
Ристафель — «рисовый стол». Блюда индонезийской кухни с рисом, представленные в виде «шведского стола».
Тут провокатор обычно сдавался и одобрительно хлопал мистера Тифмана по спине.
— Да, ничего не скажешь, отменно спланировано.
Можно было зайти с другого конца и спросить, что автор маршрута собирается делать такого-то числа.
— Вы так полагаетесь на свой маршрутник, мистер Тифман, но, готов
Наивный путешественник, сияя ликующим взглядом через толстые очки, немедленно раскрывал талмуд на соответствующей странице и зачитывал распорядок на указанную дату.
— Одиннадцатое июня. Сингапур. Подъем без четверти шесть утра. Доехать на такси до отеля «Сивью» и посмотреть восход, поплавать в море и вернуться к себе в гостиницу. Завтрак в девять утра. В половине десятого пройтись по шелковым и сувенирным лавкам на Хай-стрит. В десять пятнадцать — Музей Раффлза. В четверть двенадцатого — в «Джон Литтл» на джин…
— Постойте-ка, мистер Тифман. В «Джон Литтл» на джин?
И мистер Тифман начинал объяснять, что это такой сингапурский обычай — ходить именно туда, именно в этот час, именно за этим. В маршрутнике таким подробностям уделялось особое внимание, и точность его не подлежала сомнению. В любой точке мира маршрутник обеспечивал путешественнику правильное занятие в правильное время.
Самые же злокозненные провокаторы, к которым принадлежали и земляки мистера Тифмана со Среднего Запада — Бурлекеры и Стоки, повергали автора маршрута в ужас, с озабоченным видом обсуждая при нем вероятность опоздания пароходов на два-три дня.
— То-то и оно, — сокрушался мистер Бурлекер. — В этом вся беда с восточными посудинами. Вечно опаздывают. Наверное, из-за тайфунов. Три дня у них даже за опоздание не считаются.
Мистер Тифман, разумеется, покрывался холодным потом. Один сбой, и весь его график летит коту под хвост, а автору остается только озираться в растерянности посреди земного шара. Вид у мистера Тифмана сразу делался самый жалкий.
Однако маршрутом его предусмотрительность не исчерпывалась. Оригинальные представления мистера Тифмана распространялись и на оптимальный для кругосветного путешественника багаж.
— Багаж — это огромная обуза, сэр, вот что я вам скажу, — заявлял он всем и каждому. — А почему? Потому что отягощает и мешает. Но все просто, главное — спланировать. У меня вы не увидите никаких огромных кофров, нет, сэр. Мне они ни к чему. Я езжу с двумя легкими чемоданами, что и остальным рекомендую.
Он принимался излагать (пока хватало терпения у слушателя) свою систему экономии багажа. Дождевик с подкладкой из прорезиненного шелка служил ему заодно плащом, халатом и пледом. В трости скрывался зонтик и лезвие. Мистер Тифман обходился одной шляпой, одной парой обуви и одним на редкость безвкусным галстуком. Костюмов у него было два, и оба скверные — темно-шоколадный для вечера и легкий полосатый яхтенный. Носки он менял по хитрой системе, над которой потешался весь корабль. Смену составляли три носка — не три пары, а три штуки, одного цвета и рисунка, разумеется. Каждый вечер перед сном он стирал носок с левой ноги, утром надевал на правую ногу оставшийся чистый носок, а вчерашний носок с правой ноги отправлялся на левую. Таким образом он обеспечивал себе один чистый носок в день и относительно чистую пару на два дня. Все это он на полном серьезе разъяснял заинтересованным слушателям, а слушателей в самом начале плавания, когда он уже прослыл корабельным посмешищем, у него находилось хоть отбавляй. Особенно усердствовали и проявляли чудеса изобретательности в этой потехе его же собственные соотечественники, не исключая и Терри. Уильяму, не меньше остальных уставшему от занудства Тифмана, однако в глубине души жалевшего недотепу, было неловко наблюдать, с какой жестокостью провокаторы заставляют его демонстрировать свою незамутненную глупость, а потом, натешившись, вышвыривают вон. Конечно, с мистером Тифманом и в самом деле становилось скучно, когда исчерпывали себя расспросы о хитроумных графиках, однако временами Уильям даже завидовал его неистребимому оптимизму и уверенности. Другим он мог наскучить в два счета, себе же — никогда. Таков был мистер Уильям Эрнест Тифман из Цинциннати, Огайо, методичный до мозга костей и в то же время не чуждый романтики, — ведь все эти годы, торгуя мясом в своем Огайо, он лелеял мечту о том, как девятнадцатого мая в девять утра прибудет на Яву, а одиннадцатого июня в одиннадцать с четвертью отправится на джин в «Джон Литтл» в Сингапуре. Он пронес свою мечту через все перипетии оптовой торговли, и Уильям проникался к нему невольным уважением, поскольку и сам наконец осуществлял свою мечту.
3
Каждое утро Уильям находил рядом с койкой стакан охлажденного апельсинового сока и ежедневный номер «Радионовостей» — машинописную сводку международных событий, в основном австралийских, дополняемых познавательными сведениями о Полинезии. «На близость или отдаленность суши указывало появление птиц и водорослей, — сообщал листок. — Один из мореплавателей, шедший на Раротонгу с севера, догадался о неверно взятом курсе по слишком низкой температуре воды — он немедленно развернул корабль и вскоре достиг острова». «Перламутровые рыболовные снасти, — читали пассажиры в следующем выпуске, — хоть и устаревшей формы, по-прежнему в ходу и очень ценятся на Маркизских и других островах Южных морей. Из перламутровой раковины вырезается полоса в тринадцать — пятнадцать сантиметров длиной и около двух шириной, осторожно обтачивается по форме небольшой рыбешки, затем полируется. Естественная выпуклость раковины усиливает сходство…» Или еще: «Никогда не забуду выгрузку первой лошади на острове Лифу в 1862 году. Мы бросили якорь в Широкой бухте в субботу днем, постаравшись подойти как можно ближе к берегу. Лошадь переправляли из Сиднея, она провела на борту около двух недель…» Листки эти мелькали, словно вехи, отмечающие неуклонное приближение к знаменитым Южным морям. Вскоре голубой вакуум, в котором пароход, кажется, застыл навеки, сменится кораллами, цветными рыбами, черным песком, рядами кивающих пальм и темными иззубренными скалами на фоне заката. Словно в одно прекрасное утро поднимется занавес.