Затерянный остров
Шрифт:
Они с Терри ненадолго поднялись на борт и перекинулись парой прощальных слов почти со всеми бывшими попутчиками.
— Вот так, сэр! — торжествующе возвестил мистер Тифман. — Я отлично провел время на Таити, и все прошло точно по графику. Утром тур на катере вокруг острова. Пообедал настоящей местной кухней в «Загадке» — ну, вы знаете, туда все ходят пробовать местную кухню. Днем покатался на лодке с прозрачным дном над коралловыми рифами, посмотрел на ныряльщиков за жемчугом. Выпил ромовый пунш и коктейль «Радуга» в «Бугенвиле». Не видел только, как девушки танцуют хулу, но, я так понимаю, по нынешним временам это сложно организовать, ее теперь почти не танцуют. Вот теперь отчаливаю. Да, сэр. Заметим, судно отходит тютелька в тютельку. До свидания, мистер Дерсли. Рад был познакомиться. Что особенно хорошо в таких долгих путешествиях — встречаешь много замечательных людей.
На этом Уильям распрощался с мистером Тифманом, увозящим свой великий маршрутник, свой плащ-дождевик-плед, свой жуткий галстук и три застиранных носка
Вся четверка вернулась на шумный причал и вместе с остальными провожающими помахала рукой отчаливающему «Марукаи». У Уильяма слегка защемило сердце — словно он прожил на этом пароходе не десять дней, а много лет. Терри, наверное, тоже стало грустно, судя по тому, как она сжала руку Уильяма. Некоторые таитянки залились слезами — не потому, что пароход увозил их родных и любимых, а потому, что слезы лучше всего отражали царившее на причале настроение. С палубы донесся слегка насмешливый пронзительный гудок. «Марукаи» с величайшей осторожностью развернулся и взял курс на узкий выход из лагуны, а потом, выбравшись в открытое море, начал стремительно уменьшаться.
— Все, теперь нам цивилизации долго не видать, — заметил Рамсботтом, вместе со всей компанией провожая пароход взглядом.
Над островом Муреа, похожим на комок черной бумаги, бесновался закат, жонглируя разноцветными огнями, отдергивая одну оранжево-карминовую завесу за другой, приоткрывая на миг бескрайние бледно-зеленые дали и небесные врата над отполированными до блеска клыками ада. Затем сгустилась тьма, в которой одиноким светлячком виднелся «Марукаи». Папеэте, сразу став загадочным и таинственным, принялся пританцовывать под далекие гитарные переборы. Всю дорогу до гостиницы Уильяма преследовал пьянящий цветочный аромат.
3
Уже через неделю Уильяму казалось, что он живет на Таити не первый месяц. В этой влажной духоте словно вязли и растворялись все воспоминания об остальном мире. Нельзя сказать, что дни сливались в один, равно как и ночи. Однако ночами приходилось тяжелее, поскольку духота и комары не давали заснуть, и Уильям коротал время до четырех утра, наблюдая, как меняется остров за окном. Какой-нибудь комар обязательно умудрялся проникнуть под полог и донимал своим назойливым писком. Дни тянулись долго (в семь утра выходили купаться, завтракать заканчивали к девяти, спать укладывались поздно), и каждый приносил свои открытия.
Уильям и Терри нанесли обязательный визит в полицейское отделение французских владений в Океании, где, посмеиваясь, отыскали крохотный кабинетик, такой жаркий, душный и заставленный тропическими растениями, что сам его хозяин казался мясистым белым цветком, гниющим посреди джунглей. Оттуда они вышли с разрешениями на временное пребывание, заполненными мелким чиновничьим почерком. Затем, настроившись на деловой лад, все четверо наведались на шхуну «Хутия», которой предстояло доставить троих компаньонов на Затерянный. Славный символ приключений действительно оказался слишком раскаленным, грязным, вонючим и не обещал особых удобств. Уильям познакомился со шкипером смешанного французско-скандинавско-полинезийского происхождения по фамилии Преттель — массивным смуглым косматым типом в грязной тельняшке. Видно было, что коммандер не зря назвал его неуравновешенным. В «Бугенвиле» о Преттеле рассказывали довольно много занятного, но сам Уильям этих историй не слышал. Если на то пошло, в «Бугенвиле» он не слышал занятных историй ни о ком, только скучные байки о Тарсе Флоке и его невероятных уловах.
Коммандер, большой дока в шхунах, сводил Уильяма и на соседние суда, со шкиперами которых он уже успел завести шапочное знакомство. Приземистые двух-трехмачтовики, возившие копру и жемчуг, принимали на борт свежие грузы. Воплощение экзотики — заморские названия, китайские суперкарго, канакская команда, тенты, белье на веревках, неразбериха на палубе, волдыри на бортах, резкие запахи… Однако четвертое по счету судно казалось Уильяму уже куда менее экзотическим и романтичным, чем первое. Он смотрел, как швартуется шхуна, везущая полную палубу туземцев с соседних островов, и как отдает концы другая, полная таких же, как две капли воды похожих туземцев. На причале неизменно разыгрывалась одна и та же сцена — смех, песни, поцелуи, слезы… Судя по всему, островитяне пытались довести мастерство публичного излияния эмоций до уровня хорошего оперного хора.
Купаться в море ходили по несколько раз на дню, хотя Терри довольно скоро стала отлынивать. Она быстро подружилась с двумя американцами из отеля — Пулленами (Уильям знакомством со своим соотечественником Крофордом похвастаться не мог, похоже, Рамсботтом не зря называл его замкнутым и нелюдимым), а Пуллены, водившие дружбу с другими рассеянными по острову американцами, то и дело приглашали ее с собой. Иногда она прихватывала и Уильяма, но нечасто, и тогда, сам себя ненавидя за эти чувства, он терзался ревностью и досадой, собирался проучить Терри равнодушием при следующей встрече, но моментально таял от одной ее улыбки. Сближения между ними не предвиделось, они отдалились еще сильнее, чем в последние дни на «Марукаи», однако это Уильяма не особенно тревожило: он уверял себя, что Терри гораздо сильнее его самого захвачена царящей вокруг экзотикой, поэтому ей сейчас не до личных отношений. Он держал себя в руках и старался не предъявлять
Несмотря на досадные недостатки — влажную жару, комаров, полное вымирание города на долгие послеполуденные часы под невыносимо палящим солнцем, неожиданную монотонность будней и отсутствие сближения с Терри, — Уильям был счастлив. Иногда у него по-настоящему захватывало дух — от той первой встречи с разноцветными рыбками, от безумных закатов; при виде Муреа, словно вырезанного из аметистовой глыбы; от радуги, перекинутой между фиолетовыми зубцами хребта Диадем; от невероятного вагнеровского пейзажа; от первого нырка в холодный ручей над бассейном Лоти; при виде грандиозного водопада высоко в горах, куда они забрались с коммандером, совершенно выбившись из сил, и где их вернули к жизни дикие апельсины и освежающие брызги воды… Драгоценные мгновения, кладезь воспоминаний, из которого можно будет черпать снова и снова, разгоняя грядущий сумрак. Однако подлинное счастье, подлинные романтические ощущения шли не извне, а изнутри, рожденные не окружающими чудесами, а собственными мыслями Уильяма. Его восхищал не сам Таити, а осознание принадлежности к этому острову; не Терри как таковая (которая не особенно стремилась его порадовать), а ощущение того, что она здесь, рядом. Тонкое смешение этих двух волшебных чувств наполняло будни Уильяма радужным светом.
4
Шел последний день перед отплытием «Хутии», и четверка договорилась выжать из него максимум. Рамсботтом пригласил обоих компаньонов, Терри и миссис Пуллен (сам Пуллен отправился по делам на Муреа) на грандиозный морской обед в Таравао, на другом краю острова. Много лет один таитянин держал там знаменитую местной кухней простенькую гостиницу, которая теперь перешла в руки майора Хокадея, англичанина, предпринимавшего уже третью попытку открыть собственный отель на Таити или Муреа. Рамсботтом познакомился с майором Хокадеем в Папеэте — это знакомство и определило выбор места для обеда. Дружная компания выехала на арендованном семиместном «бьюике» спозаранку — предполагалось по пути сделать остановку для купания, а до Таравао было сорок миль по не самой гладкой дороге. Проезжая через Папеэте, Терри предложила прихватить для ровного счета и миссис Джексон, молодую вдову из Суффолка. Рамсботтом не возражал, поэтому решили сделать крюк в шесть-семь миль до бунгало миссис Джексон. Никто из компании там еще не бывал, но водитель знал дорогу.
Миссис Джексон они отыскали в благоухающем палисаднике, где пламенел делоникс, пестрели алые с зеленым кротоны и махровые гибискусы. Бледное круглое лицо озарилось радостью при виде гостей, и уговаривать вдову долго не пришлось (хотя поначалу она уверяла, будто не может оставить постояльцев — пожилого француза и новозеландскую чету). Через пять минут, сияющая и приглаженная, она садилась в машину. Теперь уже вшестером они покатили, подскакивая на ухабах, по единственной дороге, которой мог похвастаться Таити, объезжая медлительные китайские повозки и рабочих, лениво ковыряющих мягкое полотно. В утреннем жарком мареве дорога казалась сотканной из золотой пыли и фиолетово-зеленых теней. Обнаружив примерно на полпути маленький пляж с белым песком недалеко от дороги, они остановились искупаться — в воду попрыгали все, кроме Рамсботтома, который предпочел выкурить сигару, и корпулентной апатичной миссис Пуллен, которая с блаженной улыбкой восседала на берегу. Пляж оказался великолепным, с пологим спуском в переливающуюся на солнце лагуну, где роились, к восторгу Уильяма, рыбешки еще более причудливой раскраски, чем виденные прежде. Миссис Джексон показалась ему уже не такой скучной и невзрачной, как в прошлый раз, поскольку плавала отменно и обладала гибкой девичьей фигурой. Наплескавшись и налюбовавшись на рыб, вся четверка растянулась на горячем песке, наблюдая за бакланами-фрегатами, выписывающими сложные петли в воздухе. А потом Уильям открыл, что незаметный поворот головы позволяет украдкой смотреть на золотистый пушок на руке Терри. Он лежал и смотрел не отрываясь, до самозабвения.