Затон
Шрифт:
Извините…
Ты с ума сошел, постоялец! Всю улицу побудил! – завопила хозяйка дома.
Испуганный пес вылез из будки и тоскливым воем поддержал свою хозяйку. Ему вторили вразнобой сородичи по всей округе, создавая дьявольскую какофонию.
Извините, сам не знаю, что на меня нашло, – пытался оправдаться Слава.
Извините… Извините… А как я людям в глаза буду смотреть? – ворчала старуха. – Не нужны мне твои деньги. Собирайся и уезжай. Прямо сейчас. Думала, нормальный мужчина, а это прям сумасшедший какой-то. Музыку ночью…
Нет! Я не сумасшедший! – грубо оборвал ее он и завел двигатель.
Досыпал Слава уже на чердаке, прямо на позиции. Несмотря на неустройство, пыль и грязь, царившие вокруг, выспался он преотлично. Проснувшись, еще раз проверил оружие и принялся наблюдать за гостиничным подъездом. Объект хоть и замечен в неуклонном следовании своим привычкам, но все-таки…
Без четверти десять Слава весь подобрался и припал к окуляру прицела. Объект может появиться в любую секунду, и тогда у него будет от тридцати секунд до минуты. Вряд ли больше. Свободные такси косяком стоят у гостиницы, ожидая клиентов.
Слава увидел ее, когда она еще была в холле, через стеклянную дверь. Швейцар растворил перед ней огромную створку, и она вышла наружу. Следом за ней шагнул какой-то лысый мужик средних лет (он, похоже, приклеился к ней здесь, в Волгограде. Во всяком случае, Слава раньше не видел его ни в Москве, ни в Нижнем, ни в Самаре). Она было шагнула к мостовой, но тут мужик, видимо, окрикнув, задержал ее. Она остановилась. Он обнял ее за плечи и развернул лицом к Славе, на что-то указывая ей рукой. «Он как будто взялся помогать мне», – ухмыльнулся Слава и навел перекрестье прицела прямо в переносицу объекту. Его палец лег на спусковой крючок и нежно потянул его, но тут оптику словно залило молоком, и Слава от неожиданности невольно дернулся, оторвавшись от окуляра. Хлопнул выстрел, но он уже знал, что промазал. Слава снова припал к прицелу. Белесая муть, застлавшая оптику во время выстрела, исчезла. Объект и ее спутник стояли на том же самом месте, только уже развернувшись спиной к Славе. Похоже, они разглядывали груду битого стекла, в которую превратилась дверь от попадания Славиной пули. Естественно, выстрела никто не слышал, и теперь несколько человек застыли у входа и с недоумением глазели на то, что осталось от двери.
«Черт, наверное, птица пролетела», – постарался найти логическое объяснение фокусам с оптикой Слава. На этот раз он поймал в прицел затылок объекта и нажал спусковой крючок. Щелчок… Но выстрела не последовало. «Осечка… – он попытался передернуть затвор, но ему это не удалось. – Патрон заклинило!» – Слава запаниковал. Объект мог исчезнуть из поля зрения в любую секунду, а чертов затвор, как заколдованный, все никак не поддавался.
Он глянул на площадку перед гостиницей. Так и есть. Ее уже нет, только гостиничный персонал суетится у входа, убирая битое стекло. Слава длинно, затейливо выругался, вложив в это ругательство все свое раздражение и злость на самого себя, и, отпихнув от себя винтовку, сел прямо на пол, разбросав ноги в стороны.
«Опять…Опять невезение, – в растерянности подумал он и тут же зло возразил сам себе. – Готовиться надо лучше. Оружие надо было проверять более тщательно. Что за дрянь подсунул мне этот прапор… Но… Но я же его проверил… Специально ездил за город, пристреливал…»
Сквозь открытое слуховое окно, громко хлопая крыльями, на чердак влетела пара голубей. Они уселись на балку, прямо у Славы над головой и заворковали: «Ур-р, ур-р, ур-р». Неожиданно для себя он улыбнулся: «Смейтесь, смейтесь над неудачником. Теперь мне остается поступить только так, как в сегодняшнем сне».
Налюбовавшись на птиц, Слава опустил голову и тут же насторожился. На чердаке кто-то был. Этот кто-то осторожно, таясь (он не производил никакого шума), двигался от того конца, где был люк, к нему, к Славе. Аккуратным движением он подтянул к себе винтовку и, прикрыв ее тряпкой, поднялся на ноги.
Когда он впервые забрался на этот чердак, здесь господствовала абсолютная темнота, лишь кое-где прорезаемая тонкими лучиками, не дающими света. Все слуховые окна были заколочены фанерой, и Славе, чтобы осветить свое рабочее место, пришлось выломать фанеру в одном из них. Теперь это окно находилось у него за спиной, и он для наблюдателя, крадущегося в темноте, был как на ладони. А в том, что кто-то крадется, сомневаться не приходилось. Движение в замкнутом пространстве Слава чувствовал лучше любого датчика. Это мог быть какой-нибудь активист домового комитета, заметивший снизу, что одно из слуховых окон открыто, а может быть, работник ДЭЗа или участковый, вызванный бдительными жильцами. К подобной встрече Слава был готов. На нем был надет эмчеэсовский комбинезон, изукрашенный множеством разноцветных нашивок, и документы соответствующие у него имелись. Удостоверение, предписание и прочее. Все честь по чести. Секретная комплексная проверка антитеррористической готовности и пожарной безопасности. Попахивает немножко лажей, конечно. Но не больше, чем тайные учения работников ФСБ, закладывавших в Рязани некие мешки в подвал жилого дома и застигнутых на этом местной милицией.
Человеческий силуэт возник на размытой границе света и тьмы в виде смутного темного пятна. Слава невольно напрягся и поставил ногу на винтовку, лежащую на полу. Силуэт медленно приближался, и уже можно было понять, что это женщина. Молодая и спортивная, судя по осанке и фигуре, женщина. Она еще немного продвинулась к нему, и Слава уже смог разглядеть черты ее лица. Это… Это же… объект.
«Как? Как она нашла меня? Она вообще не может знать о моем существовании… Тем лучше. На ловца и зверь бежит». – Слава припал на одно колено и схватил в руки винтовку. Затвор пошел легко и гладко, выбросив наружу заклинивший патрон. До объекта было меньше десяти метров, и ребенок попадет. Слава, не останавливаясь, расстрелял весь магазин, до железки. А объекту хоть бы хны. Она тихонечко рассмеялась каким-то странным переливчатым смехом, как будто кто-то прошелся палочкой по клавишам детского ксилофона, и шагнула вперед.
Голуби, потревоженные человеческой возней, вспорхнули с балки и спланировали куда-то в темноту. Слава готов был поклясться чем угодно, что один из голубей пролетел сквозь нее!
Она снова рассмеялась своим странным смехом.
Меня нельзя убить, Слава.
Почему? – тупо спросил он.
Я призрак. Так люди называют это.
«Как во сне… У меня снова галлюцинации, значит, я все-таки схожу с ума. Но если я это понимаю, я еще не до конца сумасшедший? Я же всадил ей в грудь всю обойму… А у нее ни кровиночки… И голубь… Голубь! – Только теперь Слава заметил, что объект не стоит обеими ногами твердо на полу, а как бы парит в воздухе. Зазор между ее ступнями и полом был небольшой, но был. – Привидение… Как у гугнивого Миньки… – Минька был его соседом по палате те несколько месяцев, которые Славе пришлось провести в дурдоме. Гугнивый зарубил топором собственную мать, когда та, стараясь припрятать последнюю сотню, отказалась дать ему на водку. После этого Минька небезуспешно пытался уверить всех, что его преследует привидение матери. Врачи ему охотно верили, хотя Слава считал, что тот мастерски ломает комедию.
Так вот, оказывается, почему у меня ничего не получается! – Всю свою жизнь Слава был убежденным материалистом, но сейчас он обрадовался неожиданно нашедшемуся объяснению, охотно поверив и в призраков, и в привидения (да, хоть, в самого черта), ибо в противном случае все странности, творящиеся с ним в последнее время, объяснялись только одним – собственным безумием. – А эти фокусы с этажами в гостинице, в Самаре? Твоих рук дело? – Она утвердительно кивнула. – А лифт-убийца, как в кино, тоже? – Она снова подтвердила его догадку. Он с облегчением рассмеялся. – А я то думал… что у меня крыша едет. – Он спохватился. – А сегодня ночью? Всякие фокусы… Тоже ты?
Ты болен, Слава. Давно болен.
Нет! Не говори так! Я не сумасшедший!
Но посуди сам, разве может здоровый человек пытаться с помощью убийств исправить общество, человека, сделать их лучше, порядочнее, чище? Мир можно исправить только одним – любовью.
Ага… Слышал я эти басни. Ты мне еще про бога расскажи… Про его мудрость, человеколюбие… Про то, что неисповедимы пути господни… Нет никакого бога! Даже если он когда-то и был… Он умер, понимаешь? Бог мертв! А если он жив, то как же он допускает такое? Молодые мамаши, выбрасывающие своих младенцев в помойку, командиры, продающие в рабство своих солдат, отцы, торгующие телом своих дочерей, правители, уничтожающие свой народ… Грязь! Лицемерие! Подлость! – С каждым словом его выкрики становились все более бессвязными.