Затворник
Шрифт:
Степной Удел был богат и могуч, не уступал ни самому Великокняжескому, ни любому королевству за южным отрогом Хребта, ни прежним каганам Великой Степи. Храбр когда-то собрал для войны с Затворником двадцать тысяч воинов. Но это было до разрушительного яснооковского нашествия, до голодных и страшных Позорных Лет. Теперь Мудрый, видя сбор своих полков, размышлял, сколько и откуда смогут прийти еще, и понимал, что для защиты страны у него не наберется и половины дядиных сил. Многие города в уделе, разгромленные при отце, так и не возродились снова, их пепелища зарастали лопухом, другие стояли полупустыми. В самом Каяло-Брежицке жителей даже немного прибыло, но только оттого, что туда толпами валили люди из вымиравших голодной смертью пригородов. Десятки старых боярских родов при Светлом прервались. От иных из оставшихся пришли теперь на войсковой сбор мальчишки по 14 или по 15 лет.
Князь с вельможами думали, как быть. Раздались на совете голоса - поставить под знамена всех горожан поголовно, поднять и селян. Так - говорили - и двадцать тысяч наберем, и тридцать, и больше. В ответ на это встал, прося слова, старый грузный боярин Волкодав. Разменявший седьмой десяток лет, побывавший во множестве походов и сражений, он считался самым опытным и мудрым среди ближней дружины. "Что толку!
– сказал Волкодав - Вина нам для пирушки мало, так будем водой разбавлять, что ли!" Князь согласился с ним, согласились и другие большие бояре. Такая рать в походе растянется не на один день пути, а на первом привале разбредется так, что половины, когда надо будет, не соберешь. Ни вооружить столько людей нечем, ни прокормить в стане, ни коней - чтобы всех усадить - нет. Ыкуны, своей быстрой конницей, такое нескладное скопище легко и обойдут, и окружат, и рассекут на части. Не говоря уже про то, что закаленные в множестве войн "черные шапки" будут расстреливать ополченцев как куропаток, а в рукопашной косить, словно густую траву...
– Лапотники пусть отсиживаются в городах.
– сказал Мудрый - Там сгодятся хотя бы камни с валов вниз кидать, если что. А в поле, в открытой битве, им нечего делать.
Неоткуда было взяться еще войску в уделе.
Находились среди миротворовцев такие, кто советовал вовсе не покидать столицы:
– Светлый князь! Людей у нас мало, но стены крепкие! Если выйдем в поле, то и сами поляжем без толку, и страну погубим! А за стенами Струга-Миротворова отобьемся от любого врага!
Тут уже открывали рот бояре из пригородов:
– Чего захотели! Здесь отсиживаться, а страну отдать ыкунам! Мудрый князь! Для того мы, что ли, пришли на твой зов, оставили дома, и жен с детьми, чтобы с этих стен глядеть, как молокососы их будут резать и уводить в плен! Выводи нас в поле, а там - пусть Небо решает!
– Выведу, дайте срок!
– отвечал Мудрый - Страну на разграбление табунщикам не отдам! Я в моем уделе каждому князь и государь, каждому и защита! И вы все - со мной!.
Слова его звучали для всех ободрением, тон их был уверенным, как и все в наружности Мудрого. Но про себя князь не на шутку мучился тревогой и сомнениями.
Еще больше, чем скромность собственных сил, омрачало мысли князя и другое. Как не горько было признавать, но Каяло-Брежицк должен был готовиться к сражению с Диким Полем в одиночку. И старый Тьо был прав, когда предупреждал об этом.
Едва началась загорская война, начались и размолвки у Мудрого с великим князем. Войско Льва терпело в горах нужду, редело от холода и голода. Победы приносили славу и честь, но прочих плодов не давали - захватив очередную долину, ратаи находили ее опустошенной и безлюдными.
– ни разжиться едой, ни спрятаться от непогоды было негде. Бояре роптали, кто и вовсе уезжал из гор, искать пропитания - часто такие обнаруживались через год-другой в своих имениях. Верхнесольцы, дубравцы, пятиградцы и другие сетовали, что воеводы, якобы по княжескому приказу во всем потакают стреженцам. Стреженцы волновались, что им, ближним княжьим слугам и опоре, потакают слишком мало. Когда же заходила речь о том, кому оставаться в горном лагере на зиму, то дело вообще редко не кончалось рукопашной и кровопролитием. Собрать войско в очередной поход Льву становилось все труднее.
Когда пошел третий год, то Лев отправил брату в Каяло-Брежицк приказ - явиться самому, или прислать ближнего дружинника с пятью тысячами всадников, с запасом провизии, и вдобавок - серебра, соли, зерна, крупы и прочего, всего на пятьсот тысяч денег.
Миротворовские большие бояре, когда Мудрый собрал их по этому случаю
"Ты, светлый князь, родной брат Льву, и раз Лев не может без тебя справиться, то иди к нему на помощь, в этом ты волен! Но Каяло-Брежицк не удел Льва, и не пригород Стреженска, а защита от Дикого Поля! По обычаю мы не обязаны давать великому князю ни человека, ни деньги - пока враг не в Ратайской Земле, и пока в самом Стреженске не встанет под знамена по человеку с трех дворов! А если Струг-Миротворов, страдая от ыкунов, останется без князя, то князя себе найдет!"
Этот ответ Мудрый передал брату, добавив от себя, чтобы Лев не гневался, и что старшему брату он, Мудрый, мечом и головой верен, но горожане его во всем правы. Каяло-Брежицк обязан давать войско и деньги великому князю только для защиты Ратайской Земли, когда враг найдет на нее. Захребетье же волохский король не силой взял, он пришел на зов самих захребетников, отколовшихся от Стреженска. Это не вторжение, а измена и сговор, и тут с миротворовцев взятки гладки. Еще Мудрый добавил, что принудить своих граждан он не в силах. У его дружины двести мечей, а против найдется в Каяло-Брежицке и тысяча, и топоров - еще того больше.
В конце Мудрый повторил, что сам он брату до смерти верен, и на его призыв пойдет хоть сейчас когда угодно.
Но Льву не нужен был брат с его двумя сотнями. Ему нужны были пять тысяч воинов и полмиллиона денег. Когда ему зачитали такой ответ, то у князя в руке серебряная чаша затряслась - хотел ее Лев со злости об пол шарахнуть, да сдержался - так рассказывал Мудрому ездивший с посланием боярин. Лев велел написать брату, что для великого князя получить в письме такой ответ - бесчестие. Раз Мудрый не может выполнить его волю, то должен был сам с этим явиться в Стреженск. Требование свое прежнее Лев повторил, и добавил, что если Мудрый не в силах принудить свой город к повиновению, то уж Лев-то сможет, если надо будет, как мог их отец, Светлый.
Мудрый это письмо удержал в тайне, прочитал ему доверенный писарь наедине. Князь Струга-Миротворова ответил старшему брату, что если бы это новое послание, как давешнее, он огласил бы миротворовцам, то и его самого не было бы уже в собственном уделе, и Лев, вместо щита от Степи, получил бы под сердцем своей земли новое Захребетье.
"Потому, - писал Мудрый - что мои граждане не забыли, чьими руками Ясноок громил их город и землю. И даже того не забыли, как в старину Струг-Миротворов тягался со Стреженском за право называть своих князей великими. Если же я, как ты говоришь, выехал бы к тебе держать ответ, то горожане сказали бы, что я их оставил одних лицом к лицу с кочевниками, и закрыли бы за мной ворота. Стреженск за тридевять земель, а Дикое поле за плетнем - так тут говорят. Если же ты хочешь напомнить моим людям о позорных годах, то напомни сначала своим, которые у тебя бегут с Хребта, и посмотрим, долго ли ты сам высидишь на великокняжеском столе!"
Теперь владыка Великой Степи всерьез грозил Каяло-Брежицку войной, и Мудрому, как не досадно было, приходилось самому слать в Стреженск просьбу о подкреплении. Он написал брату об объявленной Полем войне, о союзе, который предложил ему Ыласы против Льва, и о намерении кагана двинуться на Стреженск во исполнение проклятия Ясноока. Упомянул и о мнимых слугах колдуна, стоящих во главе каганского войска.
Лев, выслушав письмо, сказал спокойно послу и боярам:
"Мой брат называется Мудрым, а сам, видно, глуп и труслив, как старуха, раз пустая молва заставляет его дрожать от страха! Злыдни на моих и его глазах убиты, порублены в куски и скормлены псам, но он бабьей болтовне верит больше, чем собственным глазам! Так перепугался, что прибежал за помощью, забыл и про гордость, и как сам мне в помощи отказал! Чего он у меня просит? Чтобы я полки, уходящие на закат, повернул к нему на полдень? Эти полки пять лет в горах пот и кровь проливали, пока Мудрый с его излюбленными гражданами почивал на перинах! Ни человека, ни монетки мы не получили из Степного Удела. Теперь же, когда нам пришло время идти брать Захребетье и бенахскую землю, то Мудрый вспомнил, что я ему - старший брат! Помощи от меня он не получит! Мое войско идет за горы на правое дело - биться с нашим давним врагом, бенахским королем, карать измену, возвращать Ратайской Земле ее города! На степь идти нам сейчас никак нельзя! А Мудрый не за тем со своего удела единолично собирает дань, чтобы пировать, да набивать сундуки серебром! Пора ему и самому в стремя вставать! А то наш младший брат, Тур, тоже сначала плакался передо мной, что без стреженской помощи всему его краю конец, а лишь остался без помощи - тогда и сам справился с Тыр-Саем. Вот пусть Мудрый у него поучится!"