Завещание Аввакума
Шрифт:
Павел Афанасьевич и без адмирала чувствовал, что после случившейся истории ему трудно будет служить на «Мономахе», да и вообще на флоте. Кому нравится видеть каждый день человека, вскрывшего на всеобщее обозрение такую помойку. Тень от гнусного, мерзкого скандала неизбежно падала и на него…
Так он оказался у себя в Чиргушах. Долгих семь лет честно пытался заниматься имением, внедрял трехпольную систему, ездил на дворянские выборы и даже баллотировался в мировые судьи, правда, неудачно. Помещик из него получился плохой. А десять лет назад он, неожиданно даже сам для себя, поступил сыскным надзирателем
Павел Афанасьевич оставил коляску у подъезда и устало поднялся к себе в холостяцкую квартиру. Стар он уже стал всю ночь по пожарам лазить! Отпер дверь своим ключом, окликнул Матрену-кухарку, та не отозвалась, и он сам прошел в бельевую кладовую. Взял чистую рубашку и шагнул в гостиную.
Там за столом сидел незнакомый старик с маленькими, умными и злыми глазами, бритый, как немец, и очень какой-то неприятный.
— Кто таков? — резко спросил Благово и тут же получил сзади сильный толчок, влетел в гостиную и чуть не упал на диван. Из-за спины вышел и стал около старика крепкий мужчина с невыразительным лицом, невыразительно одетый, но с той неуловимо уверенной осанкой, которая бывает только у сильных и весьма опытных людей. «Игнат!» — понял Благово и сел на диван, потому что ноги его противно задрожали.
— Здравствуйте, господин Благово, — с усмешкой, лучась спокойствием, сказал старик.
— Здравствуйте, господин Свистунов, — стараясь говорить так же спокойно, ответил Павел Афанасьевич.
Хлыст довольно хохотнул («умный, сыскарь!»), пододвинул к Благово лежащую на столе большую картонную коробку.
— Вот, зашел вас поздравить с новым чином и должностью. Орденок опять же получили…
«Откуда он все знает? Ну, тряхну я телеграфистов… если живой выберусь».
— Здесь тридцать пять тысяч рублей, — продолжал Свистунов, кивая на коробку. — Подарок от нас новому начальнику. Берите, не стесняйтесь. Ваш предшественник не стеснялся.
— А… так вот почему…
— Совершенно точно, именно поэтому. Тогда был «несчастный случай», и сейчас пусть будет «несчастный случай». Чего вам еще надо? Осип Лякин кончился, все убийства раскрыты. Глядишь, еще один орденок получите, за Душегуба.
— А рукопись?
— Что рукопись? Кто ее видел? Сгорела, небось, в кузнецовском трактире. Все отлично, все концы сходятся, дело надо закрывать. Берите деньги, ну! Или у вас тариф другой, выше, чем у Лукашевича?
— А ежели я тыщи ваши не возьму и делу об удушении купца Косарева ход дам?
— Если деньги не возьмете, то и ход делу уж точно не дадите. Будет третий «несчастный случай», и опять все концы сойдутся. Вы, правда, об том уже не узнаете…
— Ну, а если я деньги возьму, а дело не закрою?
— Так мы с вас слово возьмем, дворянское. По наведенным об вас справкам, для вас даденное слово нарушить — дело невозможное. Так что нам вашего слова хватит.
— Выходит, другого пути нет, как брать?
— Или брать, или умирать, господин Благово. Третьего не дано.
«Что же делать? — лихорадочно думал Павел Афанасьевич. — Слово им давать нельзя. Я же бывший морской
Свистунов с кривой усмешкой смотрел на красивого седовласого мужчину и легко читал на его лице сменявшие друг друга мысли. Понял он и окончательное решение сыщика. Пошарил по карманам, вынул сложенный вдвое лист бумаги, отставил от себя по-стариковски далеко и прочел с пафосом:
— «Я неизлечимо болен. Нет уже сил дожидаться смерти, надобно ускорить ее и не мучаться. Все не хватало мужества. Прошу прощения у его сиятельства за то, что не смог на новой должности оправдать доверия, но уже поздно. Помолитесь за Павла Благово».
И Свистунов через стол показал сыщику эту предсмертную записку, написанную его, Благово, почерком! Сходство было необыкновенным.
— Поверят, батенька, поверят, — ласково утешил коллежского советника «христос». — Почечки у вас больные… Да и очень уж натурально будет выглядеть ваше самоповешенье. Вы бы, может, и заподозрили, а эти каргеры со львовыми все скушают что ни сунь. Игнат, голубчик, начинай.
Тот молча вынул из кармана веревку и тряпку, деловито шагнул к Благово. Коллежский советник вскочил с дивана и сжал кулаки. Игнат снисходительно улыбнулся, сделал еще шаг, и тут вдруг во входную дверь сильно постучали, и раздался взволнованный голос Лыкова:
— Павел Афанасьевич! Вас граф Игнатьев вызывает, срочно!
Игнат сразу же отступил, старик недовольно скривился:
— Кто там еще?
— Желаете познакомиться? — сразу приободрился Благово. — Не советую. Это Лыков Алексей Николаевич. Тот, который сегодня ночью, безоружный, самого Осипа Лякина придушил и труп в Макарьевскую часть принес на опознание. На плече, как мешок. А перед тем голыми руками кандалы порвал и дубовую дверь из косяка выломал.
Свистунов посмотрел на Игната, тот молча кивнул.
— Павел Афанасьевич! — не унимался Лыков и грохнул кулаком так, что стена загудела. — Откройте! Очень срочно вызывают!
Свистунов подумал секунду, но, видимо, явное убийство чиновника такого ранга было для них небезопасно, а на тайное времени уже не оставалось. Поэтому он взял со стола коробку, кивнул недовольно Игнату и быстро пошел к черному ходу. Тот засеменил следом за хозяином, глядя настороженно, не бросится ли Благово в драку. Однако Павлу Афанасьевичу было не до этого — он побежал открывать дверь Лыкову.
Когда Алексей наконец-то вошел, его поразило серое лицо начальника.
— Вы больны, Павел Афанасьевич? Устали? — обеспокоился он.
«Сказать? Но он может быть без оружия, и потом, он один, измотанный, а Игнат — птица серьезная. Нет, хватит Лыкову на сегодня подвигов», — решил Благово и промолчал. Быстро переменил рубашку, умылся и спустился со своим помощником к коляске. Они доехали уже почти до Театральной площади, когда он наконец положил руку на чугунное плечо Алексея:
— Знаешь, Алексей Николаевич, вовремя ты сейчас появился. У меня Свистунов с Игнатом сидели, хотели, чтобы я дело Косарева закрыл, деньги предлагали или — на выбор — веревку. Я, по правде говоря, уже и с жизнью простился…