Завещание фараона
Шрифт:
Царевна всё понимала, но, стараясь успокоить своего приёмного отца, нежно сжала его руку.
— Чего?.. Всё позади. Не тревожь себя.
— Повторяю: я буду спокоен лишь тогда, когда мы ступим на афинскую землю! Эти пять дней ожидания всю душу из меня вытянули… — Старик вздохнул и покачал головой. — И сейчас во мне всё просто кричит, что промедление смерти подобно! Я кожей чувствую, как приближается к нам опасность.
— Мена… — девушка покачала головой, словно осуждая сверхосторожность лазутчика фараона, но лицо её побледнело. — Всё будет хорошо. Вот увидишь!
Советник вздохнул.
— Конечно. А сейчас давай-ка спустимся в нашу каюту. Погрузка всё равно не закончена. Не будем мешать матросам.
Спустя несколько часов, когда, заполнив наконец трюм товарами, рабочие покинули корабль, пассажиры, поняв это по наступившей тишине, вновь поднялись на палубу — чтобы наблюдать за отплытием.
Наверху действительно царило напряжённое молчание, которое лишь подчёркивали крики чаек, плеск волн в борта — и звуки порта: выкрики лоточников и водоносов, голоса грузчиков и зевак… Здесь, на корабле, все словно чего-то ждали — ждали, устремив глаза на хозяина. Должно было произойти превращение этого полуразобранного корыта в стройную финикийскую униеру — морскую птицу «детей ветра».
Хозяин неторопливо прошёл вдоль борта, ещё раз, как-то нарочито, осматривая, хорошо ли просмолена его верхняя, тростниковая, часть[2]. Потом, подойдя к кормчему, уже сидевшему на своём месте, негромко распорядился:
— Спустить кормовые вёсла.
Раздалось два всплеска — это тяжёлые вёсла-рули широкими лопастями зарылись в воду.
По кораблю прошла как бы нервная дрожь, некий толчок. Вздох-пробуждение. Теперь не только люди — самое судно, казалось, ждало чего-то.
Возможно, такое ощущение возникало потому, что корабль стал увереннее держаться на воде — он уже не болтался на волнах, а стоял.
— Открыть отверстия для стока воды.
Матросы кинулись поднимать тростниковые крышки вдоль бортов, что прикрывали отверстия в верхней палубе — через них потоки воды могли скатываться обратно в море, если бы начался шторм и волны захлестывали бы её.
Корабль словно вздохнул и стал легче.
Всё шло хорошо, но Агниппа почему-то почувствовала тревогу. «Быстрее бы!» — эта мысль так и крутилась в голове.
Мена кусал губы.
Опасность буквально висела в воздухе.
Девушка невольно начала озираться, окидывая взглядом берег с шумной толпой — и лениво стоящие у двух дальних молов военные биремы охраны порта.
Тем временем матросы, напрягаясь, поставили и укрепили мачту в глубоком отверстии в центре палубы — высокую и стройную, выточенную из цельного ствола ливанского кедра, — и она, возвышаясь над кораблём и людьми, уходила теперь в низкое пасмурное небо.
Реи ещё лежали на палубе, и на них надевали свёрнутый парус. Вскоре, однако, их установили на мачте, а канаты туго натянули и закрепили на палубе. В море верхнюю рею поднимут — и парус, сжатый реями, словно футляром, раскроется.
Теперь корабль действительно стал похож на корабль.
— По места-ам! — крикнул хозяин.
Гребцы кинулись к бортам, на скамьи, по два человека. Люди схватили тяжёлые просмолённые вёсла и просунули в уключины, пока держа на весу. Теперь униера казалась птицей, расправившей крылья для полёта.
И вот — долгожданная команда:
— Вёсла на воду!
В ту же секунду сорок крепких вёсел с плеском ударились о волны, подняв облако брызг вокруг корабля.
Хозяин, стоя на носу, довольно созерцал это, поглаживая бороду. Он наслаждался моментом.
— Ну, ребята, — начал он, — мы, конечно, не военные корабли, всегда готовые к выходу в море, более быстрые, более манёвренные, но…
В этот момент с улицы, ведущей в порт, раздались крики, топот коней — и на портовую площадь на взмыленных жеребцах влетел вооружённый отряд — человек сто. Мчавшийся впереди офицер кричал:
— Перекрыть порт! Ни одного корабля не выпускать! Приказ царя!
Пристань пришла в бурное волнение, со всех сторон раздавались непонимающие и негодующие возгласы, растерянно опускали свою поклажу грузчики, а отряд, крича о приказе царя, гремя подковами, мчался к зданию, где заседал начальник порта.
На лице хозяина униеры отразилось замешательство и растерянность. Задержка вовсе не входила в его торговые планы.
Мена и Агниппа тревожно переглянулись.
Военные корабли, стоявшие у молов, окутались облаком брызг от упавших вёсел — гул пронёсся над всем портом — и цепочкой потянулись в море: перекрывать выход из порта.
Хозяин всё больше хмурился. Как практичный человек, он предпочитал не связываться с властями. Поэтому просто подошёл к носу корабля, достал из ножен меч — и перерубил швартовочный канат, крепивший униеру к пирсу — а заодно и якорный трос.
Корабль вздрогнул и слегка покачнулся, как бы пробуя себя на ходу.
— Давай, ребята, — сказал хозяин. — Отчаливай! Нечего нам здесь коптиться!
Кормчий сделал один глубокий гребок, а моряки с одной стороны подняли вёсла, а с другой — сделали своими мощный рывок.
Корабль, словно очнувшись, вздрогнул, медленно повернулся носом в бескрайнее море — и опустил все вёсла на воду. Затем, как конь, долго стоявший на привязи, пробуя свои силы, сначала идёт медленно, но постепенно всё убыстряет свой бег — на вёслах двинулся к выходу из порта.
С пристани что-то кричали вслед, угрожали, кто-то размахивал руками, потрясая какими-то документами.
Военные биремы почти уже образовали цепь — но ещё не столь частую, чтобы через неё не мог проскочить корабль.
Под возмущённые крики военных и свист нескольких стрел, вонзившихся в борта, корабль вырвался в море и, развернув хлопнувший на ветру парус, подобно белокрылой чайке понёсся к Кипру. А поскольку приказа преследовать его не было, то биремы просто плотнее сомкнули свой строй, и ни один корабль больше не смог выйти из Библа.