Завещание фараона
Шрифт:
Всё предстояло решить минутам…
[1] Тяжёлый золотой талант равнялся 50,4 кг. Иными словами, Нефертити обещает Белу чуть больше десяти тонн золота.
[2] Именно так спустя много веков был взят Тир войсками Александра Македонского.
Часть 1. Глава 9. День отплытия
В Библе задувало с самого утра. Пасмурное небо хмурилось, и море под порывами свежего юго-восточного ветра было неспокойно — однако не настолько, чтобы купцы могли задуматься об отсрочке путешествий. Им, бывалым мореходам, приходилось выдерживать и более серьёзную непогоду, в том числе и океанские штормы[1], так что лёгкое волнение никого не смущало.
Под пирсом, выложенным серым камнем, глухо ворочались и плескали бездонные чёрные волны, веющие холодом, с белой рваной бахромой пены.
Около полудня корабль уже известного нам купца начал принимать товары на борт. За эти пять дней его привели в порядок в доках: заменили пришедшие в негодность части, почистили дно и заново просмолили. Сейчас шла погрузка, и униера, ещё полуразобранная, лениво покачивалась у пирса, то и дело зарываясь острым носом в высокую волну, удерживаемая толстыми просмолёнными канатами у причала.
Хозяин, стоя в красном халате возле сходен и попивая чай из голубой пиалы, с удовольствием оглядывал свежий настил палубы и новые скамьи для гребцов. Мимо него грузчики несли в глубокий трюм сосуды с красителями, тюки с тканями — в том числе и с тонким египетским льном, — амфоры с вином и дорогую посуду.
В этот момент к сходням подошли двое: пожилой мужчина в коричневом дорожном плаще и рыжеволосый юноша в чёрной простой одежде. Хозяин их очень хорошо помнил!
— Почтеннейший! — крикнул с берега Мена — конечно же, это был он. — Можно ли нам подняться на борт?
— Ну разумеется! — расплылся в улыбке купец. — Поднимайтесь, заводите коней. Вашим лошадкам уже приготовлено уютное местечко под палубой, с сеном и водой. А вас ждут удобные каюты. Поднимайтесь, поднимайтесь! Скоро закончим погрузку и выйдем в море. Ветер попутный. Одиннадцать деньков — и, глядишь, уж в Греции! Библ — это воистину ворота мира!
Пассажиры поднялись по сходням на палубу, где Мена передал коней матросам, что тут же увели благородных скакунов куда-то вниз, по трапу трюма.
Пока её советник обменивался дежурными любезностями с хозяином, Агниппа отошла в сторону, к дальнему борту — и устремила свой взгляд вдаль, на море. Ей было странно ощущать под ногами настил палубы — твёрдый и одновременно чуть качающийся. Не сравнить ни с прочными полами домов, ни с неустойчивым дном лодки… Какое-то… совсем особенное ощущение!
От которого сладко замирает сердце.
Или оно замирает от ветра — свежего и солёного, что треплет её густые, уже доросшие до плеч, волосы, освежает горящее от волнения лицо? Море! Они выходят в море!..
Оно лежало перед ней — огромное и бескрайнее. Могучее и сегодня сумрачное. Его прохладное дыхание веяло солью, простором и — свободой! Ни одна река, пусть самая широкая, пусть великий египетский Нил, не сравнится с огромной морской равниной… Там, на другом конце этой неспокойной бесконечности, за схенами пути по пустынным волнам, скрывалась Греция. Прекрасная и справедливая Греция. Оплот правды во всей Ойкумене. Стоит кораблю выйти в море — и конец всем тревогам. Одиннадцать дней — и они в Афинах!
Но их надо прожить, эти дни, и их корабль ещё в Финикии.
Последние часы на берегу, на краешке материка…
Нет, даже уже не на берегу! На палубе судна, что готовится к отплытию…
Несколько часов!
Несколько часов — и их корабль устремится своим острым носом в эту пасмурную даль, понесёт их через бескрайнее море…
Агниппа уже грезила берегами Эллады, по светлой предрасположенности юности рисуя себе в мыслях родину матери некой волшебной страной, где нет зла и насилия, а есть только добро и справедливость. Там, на неведомых, сказочных берегах её ждёт счастье!
Царевна всем сердцем мечтала о нём.
Египтяне боятся моря: его бурь, его штормов — великую преграду для себя. Агниппа же, в которой шумела кровь свободолюбивых афинян, с раскрасневшимися щеками смотрела на морской простор — широкую и ровную дорогу к прекрасному будущему, и в глазах её сиял восторг. Дочь глазами матери, умершей вдали от моря, смотрела теперь на это синее чудо — и сердце её полнилось радостью, как после долгой разлуки. Только теперь девушка поняла, что именно моря ей не хватало всю её жизнь. С его дыханием вливалось в царевну нечто новое — неиспытанное, неизведанное, но странным образом знакомое до боли.
Так стояла Агниппа, подавшись вперёд, сияющими от счастья глазами глядя на неприветливые волны — как на мать, потерянную с рождения и вновь обретённую.
«Эллинка, настоящая эллинка! — думал подошедший тихо сзади Мена. — Куда подевалась вся египетская мишура?.. Про эту девушку никак не скажешь теперь, что она дочь фараона».
— Мена! — Агниппа резко развернулась. — Что с тобой? Почему ты такой грустный?..
Девушка с тревогой и заботой всматривалась в лицо старика.
— Не люблю моря, — вздохнул Мена. — Как подумаю, что одиннадцать дней плыть… — он поморщился. — Аж мороз по коже.
Агниппа невольно улыбнулась.
— А я рада.
— Ты эллинка по матери, а я со всех сторон египтянин, — пожал плечами советник, запрокидывая голову и вглядываясь в кружащих над головами крикливых чаек. И поморщился. — Мы не любим моря. Оно слишком коварно.
— Оно прекрасно! — воскликнула Агниппа. — Неужели ты не видишь, Мена?
Старик чуть усмехнулся.
— Если спорить о море, то египтянин и эллин никогда не поймут друг друга. И всё-таки лучше бы нам поскорее отчалить. Пока мы ещё в Финикии… я опасаюсь.