Завещание фараона
Шрифт:
Огромная спальня была тиха и темна, лишь еле слышно снизу доносился шум продолжавших веселиться гостей. Лунные лучи ложились на ковры на полу, серебрили стоявшие на шкафах и полках безделушки, а огромное ложе тонуло в уютной темноте.
Небрежно бросив одежду на спинку кресла и стащив с ног сандалии, Атрид с наслаждением рухнул на прохладные простыни и вытянулся во весь рост.
Боги, как он устал!
Сон пришел быстро, но, когда Агамемнон вновь открыл глаза, за окном по-прежнему царила темнота. Отвыкнув в походах долго прохлаждаться, царь чувствовал себя полностью отдохнувшим и выспавшимся.
Судя
Наверное, лучше всего сейчас было бы снова заснуть.
Увы, сон никак не желал возвращаться.
Агамемнон ворочался с боку на бок, пробовал считать до ста, вспоминал Персию — ее снежные горы, солнечные города, быстрые бурные реки… Предания, легенды… Потом в голову стала лезть всякая чепуха. Да еще с улиц едва слышно доносились ликующие крики — Афины праздновали победу.
Поняв, что уснуть не получится, царь поднялся и, завернувшись в длинную белую хлену[2], задумчиво начал бродить по комнате.
Ему было немыслимо скучно.
Город внизу веселился: улицы заливал свет факелов, там звучала музыка, звенел смех… А виновник всего этого, царь, принесший Элладе победу, сидел один в темноте и скучал!
От такой мысли Агамемнон почувствовал себя брошенным и несчастным.
И снова на ум пришли персидские сказания — точнее, одно из них. О том, как какой-то царь — Атрид уже не помнил его имени — вместе со своим верным советником, переодевшись в платье простых людей, ходил по городу и узнавал, чем живут его подданные. Их думы, чаяния и разговоры…
Юноша остановился посреди комнаты как вкопанный и хлопнул себя по лбу:
— Боги! И я скучаю! Даймос, а почему бы и нет?..
Хоть раз в жизни повеселиться, как простой человек, узнать, чем живет обычный гражданин… А утром он вернется, и никто не узнает, что государь позволил себе такую мальчишескую выходку!
Отлично!
Юный царь проказливо улыбнулся, и в глазах его блеснул озорной огонек.
— Интересно, многие ли меня узнают?..
Он выскользнул из своей спальни и, осторожно ступая, чтобы случайно никого не потревожить громко скрипнувшей половицей, спустился вниз и юркнул на женскую половину, где жили рабыни.
Атрид направлялся к своей няне, которая жила в отдельной комнате.
Зайдя в темную спальню старушки, он склонился над постелью и осторожно тронул спящую за плечо.
— Няня! Няня, проснись. Проснись же!
— Что случилось? — сухонькая седая женщина в домотканом ночном хитоне вздрогнула и резко села на постели. — Кто здесь? В чем дело? Боги! — она наконец узнала своего воспитанника. — Агик?.. Что с тобой? Ты плохо выглядишь. Ты бледный. Тебе плохо, царь? Врача?..
Юноша прижал палец к губам.
— Нет, Фелла, нет, — тихо и успокаивающе ответил он. — Благодарю тебя, все хорошо. Слушай… я ухожу.
— Куда? — ничего не понимала старушка. — Ночь же!
— Тс-с! — царь покачал головой. — Это мое дело. Дай мне простую холщовую тунику и обычные дорожные сандалии… А, и еще дорожную сумку.
— Куда ты собрался, Агамемнон?! — испуганно вскрикнула женщина, вскакивая с кровати. — На кого ты похож? Посмотри на себя, ты как тень из Аида: бледный, глаза горят; что это за простыня на тебе?
— Протри глаза! — с досадой прошептал Атрид. — Это не простыня, это хлена. Чувствую я себя прекрасно. И не беспокойся. Утром я буду здесь.
— Царь! — возмущение старой няни не знало предела.
— Довольно! — уже строже прервал ее владыка Эллады. — Я не намерен болтать с тобой и уж тем более — просить твоего позволения. — Он снова улыбнулся старушке, смягчая свою резкость. — Давай быстрее мне какую-нибудь старую одежду. Я при-ка-зы-ва-ю! — он даже пританцовывал от нетерпения.
Кряхтя и ворча, Фелла направилась к стоявшему в углу сундуку, и через пять минут царь переоблачился в серую поношенную тунику чуть выше колен, на ноги нацепил простые сандалии из грубо выделанной кожи и перекинул через плечо ремень потертой холщовой сумки. В таком наряде он, взглядом поблагодарив няню и бросив ей через плечо: «Никому ни слова!» — выскочил прямо через окно в сад.
— Куда?! — крикнула ему вслед Фелла. — Дверь же есть!
И, всплеснув руками, сокрушенно покачала головой:
— Ну, совсем еще мальчишка! — проворчала она про себя.
Дело в том, что между Атридом-при-людях и Атридом-человеком существовала огромная разница. Высоко требовательный к себе и к другим, умный, дальновидный политик и военачальник, в личной жизни царь все еще оставался сумасбродным мальчишкой, из головы которого окончательно не выветрились предания о благородных героях Персее и Тесее, о мужественном и сильном Геракле и о трепетно влюбленном в свою Эвридику Орфее. И, конечно, как всякий нормальный человек, он старался подражать своим героям. И сейчас шел по ярко освещенным ночным улицам праздничного города — одинокий, счастливый, в предвкушении чего-то необыкновенного…
[1] Таргелион — одиннадцатый месяц аттического года, соответствует второй половине мая — первой половине июня. В момент действия романа — май.
[2] Хлена — одежда, длинный плащ. Иногда так называли и род пледа.
Часть 2. Глава 13. Вторая встреча
Афины веселились. Вся жизнь сейчас сосредоточилась на центральных площадях и улицах. Там искрились огни факелов, раздавались крики и смех, гремела музыка. Пахло медовыми пирогами, жареной пшеницей, скворчащими на огне колбасками. Торговцы работали вовсю, и прилавки ломились от сладостей, орехов и изюма, лент и детских игрушек. Агамемнон смешался с толпой, веселился и шутил, два раза его почему-то приняли за вора и пришлось улепетывать, потом он влез в уличную драку и был выкинут с площади со словами: «Еще раз здесь увидим, щенок, отправим собирать асфоделы!»[1]
Агамемнона это происшествие позабавило. Разумеется, он мог бы легко раскидать толпу пьяных бездельников, но ведь царь решил сегодня ничем не отличаться от простого человека, обычного горожанина — а простой горожанин не обладал ни подготовкой, что давалась аристократам, ни военным опытом, накопленным царем в сражениях. Поэтому, рассмеявшись, Атрид просто поднялся и отправился на поиски новых приключений.
Настроение ничуть не испортилось. Юноша веселился от души.
Он долго бродил по Афинам. Дурачился, бегал и прыгал, как жеребенок, шутил и отвечал на шутки. Наслушался о себе самом самых разных добродушных сплетен.