Завещание фараона
Шрифт:
— Да. У меня был определенный доход, и я смог дать ей образование, словно знатной девушке.
Атрид приподнял брови.
— Так почему же вы покинули Фивы?
Египтянин пожал плечами.
— Торговая удача отвернулась от меня. Я влез в долги, чтобы хоть как-то поправить свои дела, но ничего не получилось. Чтобы расплатиться с кредиторами, я вынужден был продать все свое имущество и имущество Агниппы, а на оставшиеся деньги мы переехали сюда, в надежде на лучшее. И вот — здесь уже два года.
— И надежды на лучшее оправдываются?
— Да. Тут спокойнее и легче. Люди добрее.
Владыка Афин невольно польщенно улыбнулся:
— Значит, вам нравится город?
— Прекрасный, — серьезно ответил Мена. — Уж можешь мне поверить. Я повидал немало городов, и Афины — лучший их них. Мало того, что сам вид домов и храмов просто немыслимо красив, но, что важнее, людям здесь живется много лучше, чем где бы то ни было. Агниппа особенно в восторге.
— Просто вот прямо в восторге? — уточнил юноша.
— Еще в каком, — Мена даже улыбнулся.
— Но ведь жизнь в городе во многом зависит от царя, — осторожно заметил Агамемнон. — Он издает законы, одобряет или не одобряет строительство новых зданий и прокладку улиц, заботится о благосостоянии и безопасности граждан… Почему же твоя дочь так сердита на него?
Старый египтянин вздохнул.
— Видишь ли, у нее бывают необъяснимые причуды. Сегодня ей пришло в голову продемонстрировать свою независимость, не поклонившись царю. Если бы я только знал… но о своем намерении она молчала. И на площади, конечно, она не поклонилась — посмотрите, дескать, какая я смелая и гордая! Владыка Эллады такой же человек, как и все, да чтоб я ему кланялась… Ну и напугала же она меня! Хвала богам, царь не обратил на девчонку внимания. Улыбнулся даже. Это его позабавило. Но Агниппа — она не привыкла, чтобы ее поступки воспринимались, как что-то забавное. Если бы царь просто проехал мимо, но угораздило же его улыбнуться! Конечно, умом-то она понимает, что должна быть ему благодарна, что он поступил великодушно и милосердно. Но гордость ее он задел, как ни крути! Для девочки, знаешь ли, то, что она сделала, было очень важно, потому что в ее жизни есть страшные страницы, о которых тебе лучше не знать. И на этих страницах столько боли и слез, столько несправедливости… И все связано с царями. Этому юному созданию очень многое довелось пережить. Если бы я не видел, что ты заслуживаешь доверия, вряд ли бы сказал тебе то, что сказал… и хватит об этом! А происшествие на площади глубоко ранило душу Агниппы… или разбередило старые раны, едва затянувшиеся, тут уж не мне судить. И когда теперь ее боль снова утихнет, знают лишь боги. Ты не смотри, что на вид девчонка, как беспечная птичка. Она просто умеет хорошо скрывать свои переживания, но на самом деле она и ранимая, и нежная. Когда мы шли с площади, честное слово, я боялся, что она кинется под колесницу. Слава богам, обошлось. А дома потом случайно еще и от соседей услыхала, будто царь сказал: «Я бы восхитился ею, если бы ее поступок не был глупым». Агамемнон не подумал, что молва летит как птица. Агниппа чуть не обезумела. Я все острые предметы спрятал, вот ведь как было, Атрид. В комнате с ней несколько часов сидел. Потом все слезами закончилось, да водичкой я бедняжку отпаивал… Всю трясло. Вряд ли она теперь о царях вообще хоть одно доброе слово когда-нибудь скажет.
Мена снова тяжело вздохнул и замолчал. Атрид, чуть сдвинув брови, напряженно слушал его — внутренне похолодев. Кто бы мог подумать! Одной своей улыбкой он чуть не погубил прекраснейшую девушку из всех, кого когда-либо встречал, и этой же растреклятой улыбкой сделал невозможным правду между ними! Ведь он уже было решил во всем признаться, подарить Мена роскошный дом, помочь вновь завести торговое дело, а девушку приблизить к себе. Теперь это невозможно.
«Никогда ничего не буду делать, не подумав, — пообещал себе Атрид. — Ведь под каждым, даже на первый взгляд глупым поступком кроются тонкие струны человеческих душ. Не подумав, так легко порвать их, а под маской забавного может скрываться подчас благородное, пусть и нелогичное».
Он ведь действительно не хочет расставаться с ней! Что же делать? Такими подарками судьбы не швыряются. И если он не может возвысить ее до себя, то почему бы тогда ему самому не сойти к ней, хотя бы ненадолго?
Решено! Завтра утром он вернется к себе, все объяснит Ипатию и несколько дней поживет здесь. К тому же и слова Мена о страшном прошлом Агниппы, связанном с царями, небезынтересны.
Значит, так тому и быть.
— Мена, — заговорил Агамемнон, — вы хорошие люди. У меня в Афинах никого нет. Можно мне пожить у вас некоторое время, пока я не устроюсь в городе?
Мена задумался.
— Н-не знаю… — наконец неуверенно протянул он. — Я-то не против. Но Агниппа?..
— Разумеется! — горячо воскликнул Атрид, обрадованный возможностью снова увидеть девушку. — Разве я осмелюсь остаться без разрешения хозяйки?..
— Хорошо! — старик решительно хлопнул ладонью по столу. — Агниппа! Иди-ка сюда!
Занавески раздвинулись, и Агниппа вошла в комнату.
— Вот этот юноша — его имя Атрид — хочет… — начал было Мена, но потом сам себя прервал. — Словом, я подумал: куда он завтра пойдет в незнакомом городе? Ты же не против, если он у нас поживет немного?
Агниппа прерывисто вздохнула, щеки ее залил румянец, и она невольно бросила вопросительный взгляд на Атрида, не умея скрыть радости.
— Я… — От волнения ей не хватило воздуха. — Если гость согласен, я… буду только рада.
Атрид улыбнулся.
— Благодарю вас.
Мена потянулся и зевнул.
— Ну, пора и спать, — сказал он. — Засиделись. Ты, Атрид, будешь спать на полу?
Царь кивнул.
— Ну вот и ладно. — Мена встал из-за стола, открыл сундук, на котором сидел, и достал оттуда две выделанных шкуры, а также подушку. Вручив все это Атриду, он велел ему располагаться у очага.
Агниппа вернулась к себе в комнату, а сам Мена постелил вторую постель себе на сундуке.
— Завтра утром, — сказал Агамемнон, укладываясь, — схожу на рынок и до ремесленных кварталов, узнаю, может, где работники требуются. А потом вернусь.
— Ла-адно, — сквозь зевоту ответил Мена. — Все правильно, парень, говоришь. Только у нас в доме свой порядок, Атрид. Не удивляйся, если что. Все хозяйство на мне. Я обычно и готовлю. Агниппа лишь ткет и вышивает.
— Я буду помогать тебе, если хочешь, — сказал Атрид. — Считай это моей платой за крышу над головой.
Мена помолчал, видимо, обдумывая предложение, потом сказал «спасибо» и потушил лампу.
Вскоре все спали.
Открыв глаза, Атрид не сразу понял, где находится. В незнакомую комнату через открытое окно вместе с утренней свежестью вливалось далекое мычание какой-то коровы, доносился лязг колодезной цепи, сонно и лениво брехнула собака.
Сев на шкурах, служивших ему постелью, царь увидел, что за окном еще плавает голубой сумрак, а значит, до восхода целый час. События прошлой ночи всплыли в памяти, и юноша невольно улыбнулся, так тепло на сердце стало при мысли об Агниппе.
Спать уже не хотелось. Военные походы воспитали в Агамемноне привычку вставать рано. Быстро вскочив, он натянул на себя свою старенькую тунику и обулся, а затем, аккуратно свернув шкуры, положил их на сундук Мена. В этот момент в двери и вошел хозяин — в своем хитоне, с переброшенным через плечо полотенцем. В волосах старого солдата блестели капли воды.
Египтянин улыбнулся.
— А, Атрид! Уже проснулся! Молодец. Мужчине не к лицу валяться до полудня. Вода студеная! — Мена весело поежился. — На улице свежо. Иди, умывайся, а я в очаг дров подкину.