Завещание императора
Шрифт:
Потом выглянул на мгновение, пытаясь определить, по-прежнему ли убийца там, где стоял прежде – у самого входа в перистиль, в чернильной тени портика. Приск смотрел против света – и, разумеется, ничего не увидел. Но услышал шорох. Тут же отпрянул, вновь приник к мраморной колонне. Вовремя. Теперь дротик чиркнул по колонне, за которой прятался трибун. Удар пришелся в стену, искрошив пластину отполированного до зеркального блеска мрамора. Хороший бросок. Явно легионерский.
Но почему же убийца не пытается напасть и вступить в ближний бой? Если оружие у нападавшего боевое, то шансы трибуна невелики. Убийца не хочет, чтобы его видели, – напрашивалось самое простое объяснение. Значит,
«Как же его достать, мерзавца?»
И где этот треклятый Максим? Всю дорогу от самого Рима вольноотпущенник дышал в самое ухо перегаром дешевого вина и чеснока, чуть ли не заглядывал в рот, и спать ложился как пес – у порога. А тут испарился, исчез. И носа не кажет.
Или это самолично Максим балуется с дротиками?
Чушь, конечно. Так недолго и с ума сойти от всех этих подозрений и интриг.
Приск отпрыгнул в глубину портика, подхватил отскочивший от стены дротик – наконечник покорежился, но это неважно, – примерился и швырнул смертоносного посланца назад – туда, где, по его прикидкам, должен укрываться убийца.
Дротик нырнул в черноту тени, кто-то вскрикнул, меж колоннами мелькнуло светлое пятно, человек, хромая, метнулся из внутреннего перистиля в соседний. Кто он такой и как выглядел – ничего этого разглядеть Приск не сумел – в лучах солнца вспыхнуло лишь светлое пятно туники. Но сам трибун тут же устремился следом, сжимая в руке тренировочный меч. Когда добежал до проема в стене, увидел на мозаике блеск алых пятен – трибун все же ранил убийцу.
Однако здесь у порога погоня и закончилась. В соседнем дворе разгружали повозку, слуги, вопя, кряхтя и переругиваясь, таскали на кухню амфоры с зерном и маслом. В общем, царила обычная утренняя суета большого дома, а капли крови, если и окропили двор, тут же смешались с кровавыми дорожками, что оставили оленья туша и два десятка обезглавленных кур, отправляясь на хозяйскую кухню.
«Ну конечно же, сегодня пир в мою честь!» – вспомнил военный трибун обещание наместника.
Еще с четверть часа Приск напрасно рыскал среди прислуги – раненого человека в белой тунике нигде не было видно.
Пришлось вернуться назад во внутренний перистиль. Здесь Приск ополоснулся у фонтана и отправился к себе в комнату. Марк всё еще спал. Как и Максим. Приск почти с наслаждением пнул храпящего вольноотпущенника. Тот вскочил и схватился за кинжал.
– Тихо! – прикрикнул на него трибун. – Пока ты дрых, меня чуть не убили.
Марк тоже проснулся и теперь, в недоумении хлопая пушистыми ресницами, переводил взгляд с трибуна на вольноотпущенника.
Приск, ничего больше не говоря, обошел здоровяка по кругу, проверяя, нет ли на его теле свежих ран и отметин. Нет, ничего. Похоже, парень просто расслабился, решив, что гостям Плиния во дворце опасность не может грозить.
– Пытались убить? – переспросил Максим, растирая волосатыми кулачищами щеки.
– Точно. Дротиками. Два броска. Очень неплохие, кстати, броски. Я оценил. А теперь слушай: мы с Марком сейчас пойдем завтракать вместе с наместником, а ты – живо на кухню, расспроси там прислугу, а главное, узнай у здешнего лекаря, не обращался ли кто за перевязками. Мне показалось, я сумел рассадить парню бедро. Разумеется, он мог придумать любую версию. Но вряд ли так совпало, что невинный человек тоже оцарапался в это утро. Все понял? – прибавил металла в голосе военный трибун.
Обычно Максим поступал как ему заблагорассудится, будто Декстр, опасный его хозяин, все время незримо стоял у наглеца за плечом, отдавая нужные команды и игнорируя присутствие Приска. Но сейчас Максим безропотно поплелся на кухню расспрашивать прислугу. Понял, что провинился.
Постумий Марин, врач Плиния, по виду вполне мог сойти за восточного вельможу – в шелковых пышных одеждах до полу, с пальцами, унизанными перстнями, с золотым ожерельем вокруг пухлой шеи. За ним вечно таскался хвостиком верткий мальчишка с кожаным мешком, в котором звякали глиняные баночки, а у пояса висели таблички, в которые помощник записывал указания господина. Но при всем своем высокомерии больных медик выслушивал внимательно, а в излечении болезней славен был вплоть до самого Рима.
Однако Максим оказался достаточно умен, чтобы не приставать к самоуверенному лекарю с расспросами, а подарив пацаненку медный асс, мигом вызнал, что Приск не ошибся, этим утром в самом деле приходил к Марину раненый, а именно – переводчик наместника Авл Сканий жаловался, что нечаянно напоролся на острие, когда налаживал острогу, собираясь ближе к вечеру на озеро за рыбой.
Теперь Авл о рыбной ловле, разумеется, не помышлял, а получив помощь, уковылял в свою комнатку отлеживаться, а лекарь после перевязки приготовил ему мазь и питье от лихорадки.
Обо всем этом Максим доложил после завтрака.
– Надобно навестить беднягу, узнать, как его здоровье, – с фальшивым сочувствием вздохнул Приск.
– Сообщим наместнику? – предложил юный Декстр.
– Нет-нет, сначала поглядим, кто же так жаждет моей смерти, – усмехнулся военный трибун.
Приск так и не исключил до конца версию, что его смерти жаждет именно Плиний. В этом случае наместник должен узнать о случившемся последним.
Человек лежал, неловко свесив одну ногу с кровати. Вторая, перевязанная, покоилась на старой подушке. Раненый медленными глотками пил горячее вино с пряностями и лениво перебрасывался фразами с пухлой зрелой красоткой в заляпанной чем-то жирным тунике – она только что принесла ему с кухни кувшин и чашу и теперь немилосердно кокетничала. Рабыне было уже за тридцать, то есть возраст далеко не юный, но выглядела кухарка аппетитно – золотокожая, с водопадом мелко вьющихся черных волос и черными живыми, похожими на спелые оливки глазами. После рождения третьего ребенка она получила от хозяина вольную и теперь спешно подыскивала супруга, но с одним условием: кандидат должен быть свободным.
– Беда-то какая, – вздыхала кухарка. – Калидрома на днях забирают от нас – повезут то ли в Рим, то ли в Антиохию. Бедный-бедный, куда же его? За что? И кто же теперь готовить будет? Искуснее него в украшательстве блюд никого в провинции нет. А что за пирожные с черным изюмом у него выходили – объедение! Больше нам такие не пробовать!
– Жаль парня, Сира, – проговорил раненый, прихлебывая вино. Но сочувствия в его голосе не слышалось. Он явно раздумывал о чем-то своем.
– Плакал с утра, сердечный…
– И вчера ревел – я видел. Надобно его проведать.
Раненый поднялся и в сопровождении Сиры зашагал вон из комнаты.
– Так всегда бывает, – рассуждал он по дороге, – только жизнь наладится, как явится какой-нибудь выскочка из столицы и все разрушит.
– И не говори… Не иначе враги Плиния подослали нам этого мерзкого трибуна.
Сира не лгала – вид у Калидрома был унылый. Однако он не оставил своих дел и уже стоял у пышущей жаром плиты, как истинный слуга Вулкана, и колдовал над замысловатым соусом по собственному рецепту. Для грядущего обеда приготовили и вымыли огромное блюдо, сейчас поварята натирали его чесноком. А кабанчик, которому надлежало на этом блюде возлежать, пока что томился в листьях сельдерея и кориандра, присыпанный кристалликами крупной соли и обрызганный уксусом.