Завещание мессера Марко (сборник)
Шрифт:
– Дурная примета – бросать целый корабль, – шептал боцман Алонсо. – Он еще живет, на нем ни течи, ни пробоины. И мачты на месте. Когда погибает брошенный, но годный для плавания корабль, он может прихватить с собой чьи-то души.
– Не приведи Христос, спаси нас и сохрани! – Матросы перекрестились и помрачнели, глядя как поджигают судно.
«Сао-Рафаэль» сожгли, а два других корабля, где увеличились команды, пошли быстрее. Когда плыли мимо Мозамбика, Васко да Гама решил поставить крест-«падрао» с надписью о принадлежности окрестных земель португальской короне.
Бросили якоря недалеко
Несмотря на продолжавшийся проливной дождь, командор приказал во что бы то ни стало поставить «падрао». Поехали на трех лодках. С огромным трудом втащили столб на вершину холма, скользя и падая на глинистой почве. Пауло да Гама, руководивший этой работой, стоял на самом ветру. Надо было под дождем отслужить мессу. Патер Ковильянеш, промокший насквозь, едва бормотал молитвы. Крест на верхушке «падрао» никак не могли укрепить. Для этого дела следовало растопить свинец, а матросы под проливным дождем так и не сумели разжечь огонь. Командор велел возвращаться на корабль, отказавшись от попытки установить символ королевских владений.
– Плохо, дурная примета, – говорили между собой матросы. – Даже крест поставить не удалось.
– А кто возглавлял установку «падрао»? Пауло, брат командора, бывший капитан «Сао-Рафаэля». И без корабля остался, и «падрао» не установил… Плохо это все, друг ты мой, – сказал товарищу боцман Алонсо.
Через месяц каравеллы вошли в устье реки, где в прошлый раз, плывя на север, они сожгли вспомогательное судно «Сао-Михаэль». Тогда же поставили здесь «падрао» из мачты судна. Начали мирно торговать с местными дикарями, танцевали и веселились, но внезапно рассорились. Остов сгоревшего корабля так и стоял на берегу залива. Не тронут был и столб с крестом и надписью на верхушке.
Никто из негров не появлялся на этот раз. Это было очень досадно, потому что Васко да Гама предполагал раздобыть провизию. Направить отряд в глубь неизвестной и неприветливой земли он не решился.
Пришел рыжеватый жилистый Алонсо.
– Осмелюсь напомнить, ваша милость, про островок, где водятся тюлени и птицы без крыльев, – сказал боцман веселым голосом. – В тот раз мы заготовили много мяса. Надо бы найти этот островок, ваша милость.
– Скажи сеньору Мартинешу, чтобы он снарядил шлюпки для охоты. Будешь его помощником, боцман. Надеюсь, все у вас получится удачно. – Командор ободрился: намерение раздобыть пропитание для команды стало осуществимо.
Снарядили шлюпки и матросов с топорами и копьями. Островок, где находились тюленьи лежбища, отыскался довольно быстро. Целых три дня португальцы били животных, солили и вялили тюленье мясо и мясо пингвинов. Запасали пресную воду. Отправились дальше с уверенным настроением сытых и окрепших людей. От свежей воды и мяса некоторые больные почувствовали себя лучше. Только Пауло да Гама выглядел болезненным и унылым, хотя старался не показывать своего недомогания. Временами его мучил сильный кашель.
Через неделю матрос увидел с верхушки мачты высокие горы с плоскими вершинами. Все поднялись на палубу и молча наблюдали, как каравеллы огибают мыс Доброй Надежды. Васко да Гама подумал, что, проплывая
Крайняя южная точка Африки скрылась из глаз. Васко да Гама раздал матросам яркие ткани, подаренные султаном Мелинди, и приказал им самим сшить одежду, чтобы приплыть в Лиссабон в праздничных нарядах. Рядом с ним теперь все время находился Пауло. Командор смотрел на брата со скрытой тревогой. По утрам Пауло с трудом поднимался с постели. Дул холодный ветер, и Пауло дрожал от озноба.
Командор всегда был очень привязан к старшему брату. Они вместе делали первые шаги как моряки и воины. Под предводительством отца Эстевао да Гама оба участвовали в знаменитой осаде Танжера, когда португальцы освободили город от марокканских мавров. А это плавание, общие опасности и заботы, принимаемые совместно решения сблизили их, многое повидавших мужчин, еще сильнее.
– Почему ты не пьешь горячее вино с медом? – спросил Васко да Гама брата. – Монсаид советует тебе делать это трижды в день.
– Я пью, – насильно улыбаясь, стараясь выглядеть бодрее, ответил Пауло. – Кто же откажется от вина? Как бы мне из-за этого не стать пьяницей.
– Не шути, Пауло. Я вижу: ты хорохоришься. Однако в груди у тебя хрипы. А сам ты очень похудел. Монсаид и лоцман Ахмед говорят – тебя надо растереть теплым тюленьим жиром. И оденься теплее.
– Ох, уж эти мавританские рецепты!.. – шутил Пауло. – От меня будет вонять, как от матросского сапога. А кутаясь, я стану похож на престарелую деревенскую кумушку…
Васко да Гама все же надеялся, что брат, всегда такой смелый и выносливый, поправится, вернувшись на родину. Надо было спешить, тем более, что и другие больные снова стали слабеть и умирать.
По счастью, в это время ветер дул попутный и, наполняя паруса, резво гнал каравеллы вдоль зеленого берега. Но, чтобы сократить путь, командор приказал уйти от берега в открытое море. Лоцманы из Мелинди стояли без дела – они не знали этих мест. Теперь португальцы сами вели свои корабли.
Попутный ветер дул неделю, потом настал штиль. И опять, создавая влажную духоту, тропический океан едва катил от горизонта до горизонта однообразно-пологие волны. И снова в сонной истоме чуть покачивались казавшиеся уязвимыми и хрупкими, как скорлупки, каравеллы измученных мореходов.
Также неожиданно штиль сменился штормами. Неделю волны трепали и окатывали чуть не до верхушек мачт истерзанные корабли. Во время бури моряки с «Сао-Габриэля» потеряли из виду «Беррио». Как было заранее условлено с командором, Николау Коэльо направился прямо в Португалию.
Зайдя на острова Зеленого Мыса, «Сао-Габриэль» поплыл дальше. Пауло с постели больше не поднимался. Когда к нему в каюту кто-нибудь заходил, он спрашивал, какой ветер, всей душой стремясь к родине, где надеялся выздороветь. Васко да Гама старался чаще находиться рядом с братом. Но они почти не разговаривали, не привыкнув проявлять нежные чувства. Командор понимал, что бесполезно выражать сочувствие и произносить пустые слова. Он видел: брат совсем плох.