Завещание Петра Великого
Шрифт:
Кроме этого, все сказанное астрабадским наместником подтвердил и встретившийся с Кожиным многоопытный калмыцкий хан Аюка. Так что в своей правоте Кожин был уверен полностью. Ну а прав ли в действительности был флотский поручик или нет, покажут нам трагические события следующего, 1717 года…
А вскоре в Астрахань приехал и сменщик Кожина на должности картографической – поручик флота Травин. Этот был парень тоже себе на уме. Осмотревшись, он взял в руки гусиное перо, придвинул лист бумаги и начал строчить доносы, причем как на Кожина, так и на Бековича. Первого он обвинял в том, что тот отказался передать свои картографические наработки, а Бековича – что тот не дает ему морских служителей и знающих кормщиков для описи берегов.
Вообще в зиму 1716/17 года из Астрахани взаимные доносы летели непрерывно. Если Бекович в своих письмах сообщал, что Кожин просто взбесился, то сам Кожин извещал большое начальство в том, что Бекович совершенно обезумел, ничего и никого слушать не хочет и собирается свершить такое, что непременно погубит и людей и все порученное ему предприятие.
Не слишком соблюдая субординацию, Кожин говорил во всеуслышание:
– Показания по старому руслу Амударьи не точны, саму реку в красноводских песках никто никогда не видел, как никто не видел и мифической плотины, «запирающей» Аму. Все суждения были основаны на россказнях неграмотных и склонных к лукавству туркмен. Отведенное русло реки от начала и до конца выдумано Бековичем, чтобы обмануть государя нашего Петра Алексеевича из соображений самых корыстных и преступных! А все карты князя кабардинского просто грязная подделка. Ни на что не годны, только ими подтереться!
Когда доброхоты рассказывали Бековичу о таких высказываниях Кожина, тот аж за кинжал хватался:
– Зарэжу!
А рядом уже хватался за саблю и верный телохранитель Иван Иванов сын Махов…
Впрочем, флотский поручик тоже был строптив без меры. Посланный в Персию князь Артемий Воротынский писал о нем так: «Кожин этот такие безделицы и шалости делал, что описать нельзя, и почитает сам, что он у государя первая персона, и сам себя так показывает».
Порицал Кожин и выбор мест для построенных князем приморских крепостиц. Дело в том, что, как мы уже говорили выше, Петр приказал Бековичу построить на берегу Каспия не три, а всего одну крепость, и построить ее так, чтобы именно через нее начинать поход на Хиву. Сосредоточив отряд в приморской крепости, можно было затем коротким броском достичь Хивинского оазиса и продиктовать свою волю тамошнему хану. Но Бекович (по совершенно непонятной причине!) поступил иначе. Вместо одной он потратил все силы и средства на строительство трех крепостей. Две из которых были совершенно не нужны. Да и одну нужную, в Красных Водах, совершенно никак впоследствии не использовал. Мало того, он загнал в эти никчемные крепости почти всю свою регулярную пехоту – главную ударную силу экспедиционного корпуса, которая впоследствии будет там бессмысленно загублена. Однако, когда из Петербурга потребовали разъяснений относительно постройки трех крепостей, Бекович-Черкасский заявлял, что места для крепостиц выбрал, доверившись именно совету Кожина. Это была, разумеется, явная чушь. Но поди разбери из Петербурга, кто там в Астрахани врет, а кто говорит правду?
В конце концов взаимные кляузы так достали петербургское начальство, что их просто стали складывать «под сукно». И зря! Среди массы безосновательных попреков были и вполне разумные предостережения о надвигающейся катастрофе… Например, генерал-адмиралу Апраксину поручик Кожин с тревогой неоднократно писал, что предстоящий поход на Хиву готовится без надлежащей секретности: «Хивинцы и бухарцы узнали наши пути и собрались против нас войной… Чего хотим искать, не тайна ни для кого, и тайного нет ничего». Помимо этого, Кожин откровенно писал в Сенат, что войско под началом столь безграмотного и упрямого предводителя, как Бекович, обречено на верную погибель.
«Идти под командой Черкасского плутать и воровать не желаю», – черкал он в сердцах гусиным пером. В свою очередь Бекович доносил, что безумный поручик ему «пакости великие делает». А в один из дней между преображенским капитаном и флотским поручиком произошел еще один скандал, после которого Бекович распорядился верным джигитам отрезать флотскому уши. Не дожидаясь расправы, Кожин предпочел на время скрыться. Впрочем, абреки Бековича были лишь предлогом. В такое трудно поверить, но одно доверенное лицо российского царя, из опасения за свою жизнь, было вынуждено прятаться от другого, столь же доверенного лица. Тут уж действительно умом Россию не понять…
По всей видимости, Кожин все же не столько боялся за свою жизнь, сколько ждал отправки экспедиции, в которой откровенно не желал участвовать, считая ее обреченной не только на неудачу, но и на гибель, а кроме этого, ждал ответа из Петербурга на свои обличительные письма. Заметим, что, когда Кожин, размахивая письмами Петра, врал в Астрахани о том, что Петр и сам скоро приедет в Астрахань и будет тут зимовать, он всего лишь опережал события лет на 6–7.
Гром грянул, когда пришла пора отправляться экспедиции из Астрахани в Гурьев, чтобы оттуда сушей уже идти на Хиву. Князь Бекович-Черкасский писал Петру 4 апреля 1717 года, что поручик Кожин отказался ехать «за умалением денег, данных ему из Сената» и вообще скрылся в неизвестном направлении со всеми данными ему деньгами.
Теперь дело приняло для Кожина совсем плохой оборот, так как его обвинили уже не только в зловредных кознях, но в измене и бегстве с казенными деньгами. Через третьих лиц Кожину передали, что Бекович хочет его арестовать за неподчинение приказу и отправить в кандалах как государственного преступника под конвоем в Петербург. Тогда Кожин для виду смирился и обещал через тех же третьих лиц быть к отплытию, но этим ограничился. Из своего убежища он так и не показался.
При этом поручик продолжал во всеуслышание поносить Бековича. И если кто-то назвал кабардинского князя сумасшедшим, то Кожин открыто заявлял, что тот не сумасшедший (какой спрос с идиота!), а изменник, который только и мечтает, чтобы дело государево загубить, а солдат, ему в подчинение даденных, в пустынях насмерть извести. При этом говорил Кожин с такой убежденностью, что впору было кричать: «Слово и дело!» – и заковывать уже в железо не его самого, а изменника-князя.
Одновременно Кожин слал и слал письма царю и Апраксину, в которых продолжал настойчиво писать, что выступить теперь в поход с Бековичем – значит погубить людей и задуманное дело, так как «время упоздано, в степях сильные жары и нет кормов конских; к тому же хивинцы и бухарцы примут русских враждебно». О себе Кожин писал, что из-за последствий дурных распоряжений Бековича будет невозможно выполнить возложенное на него (Кожина) дело, он решился самовольно оставить экспедицию и будет пробираться в Индию сам, полагаясь только на себя и удачу.
Бекович тоже в долгу не оставался и продолжал строчить письма генеральному ревизору Конону Зотову о совершеннейшей непригодности Кожина к секретной миссии: «Хотя бы и послать его (Кожина. – В.Ш.)… воистину пакости наделал бы в чужой земле и не доехал бы до уреченного места». Писал Бекович, что Кожин постоянно «пакости великие делал в повреждении дел моих», но при этом не приводил конкретных примеров, кроме запутанной истории с отправкой подпоручика Давыдова через Астрабад в Бухару послом.
Даже сегодня, по прошествии трех веков, нелегко разобраться в нескончаемой письменной перепалке гвардейского капитана и флотского поручика, кто тогда из них был прав, а кто нет. Надо ли говорить, как от всего этого пухли головы в Петербурге и, читая нескончаемые доносительства, ни Петр I, ни Апраксин, ни другие начальники не могли ничего понять в астраханских хитросплетениях.
Кстати, против Бековича интриговал не один Кожин. Флотского поручика всецело поддержал влиятельный и мудрый хан Аюка. Калмыцкий вождь припомнил кабардинскому князю былые обиды. Его осведомители в азиатских ханствах и те дружно докладывали повелителю, что в Хиве и Бухаре не желают знаться с русскими, а коли те придут с войском – будут с ними драться. По этой причине Аюка отказался давать своих воинов для участия в походе. Надо отдать должное старому Аюке, он при всей своей нелюбви к Бековичу сам приехал в Астрахань, чтобы открыть глаза на реальную ситуацию в Закаспии.