Завещание Шекспира
Шрифт:
– Славный малый!
И могильщик так задорно рассмеялся, что выпустил целую очередь пердухов и, отпустив меня, схватился от хохота за живот, а я в ужасе бросился к воротам. Я мчался, не останавливаясь, до самого Асбиса, чтобы спросить у Агнес, правду ли говорил могильщик. Но тут вмешался дядя Генри:
– Да не слушай ты этого старого бздуна! Мы все со временем превращаемся в дерьмо, пацан, а этот полоумный мудак так долго в нем копался, что растерял последние мозги! Забудь, что он тебе наговорил. Ешь свою баранину. Мертвые кости не причинят тебе вреда.
– Мм… Косточки – почему все твои истории напоминают мне о еде?
Но Агнес утверждала
– И что ты?
Держись подальше? Как бы не так. Когда твои похороненные кости беззащитны, ты в полной власти потомков, для которых даже имя твое мало что значит. И когда я вижу, как время, эта прожорливая ворона, повергает в прах величавый замок и не щадит даже бронзу памятников, я думаю о том, как же избежать участи быть выброшенным из могилы и глубочайшего оскорбления – склепа? Во имя Бога, друг, не рой останков, взятых сей землей [25] .
25
Из эпитафии, сочиненной Шекспиром и высеченной на его надгробии.
… Как не проклясть лопату, которая может потревожить твой прах, и руку, которая осмелится перенести твои останки в другое место?
– Что у тебя на уме, Уилл?
Хочу внести одно условие, здесь и сейчас, насчет моих останков.
– Какое условие?
Простое. Не хочу, чтобы их когда-либо потревожили, чтобы грязная лопата могильщика ударила меня по голове. Пусть держится от меня подальше – и он, и его лопата. Так и запиши.
– Но в завещании это неуместно!
Отчего же? Завещание мое, и я решаю, что записывать.
– Прикажи подать на обед бекон.
Не переводи разговор на другое. Записывай за мной: запрещаю выкапывать мои останки.
– Хорошо, но это отдельное распоряжение, а не часть завещания. Давай его обсудим.
– Позже. Сначала разделаемся с завещанием. Нам еще над ним работать и работать. Не нужно было припоминать свои страхи.
У меня был еще один страх, когда от бури над Стрэтфордом огонь становился синим, а видения сгущались, как сниттерфилдские сопли в морозное утро. Старуха Агнес утверждала, что зловонные призраки были липучими, как задница шлюхи. Их можно было унюхать и ощутить, тех усопших уорикширцев, которые отказывались лежать и, словно черви, выползали из своих могил. Они, как Лазарь…
– Давай
…вырывались из саванов, и тревожили мой сон, являясь при свете луны, и наполняли ночь ужасом, превращали ее в сплошной кошмар.
– Они не давали тебе спать? Да это ты не давал им покоя!
Они так и не раскрыли секрета своего бессмертия, даже не намекнули на то, что происходит в вечной мгле. Камни двигались, и деревья говорили, но духи Стрэтфорда хранили секреты загробного мира, от малейшего дуновения которого, как говорила моя бабка Агнес, заледенеет твоя молодая кровь, глаза, как звезды, выйдут из орбит, и кудри отделятся друг от друга, поднявши дыбом каждый волосок, как иглы на взбешенном дикобразе. Лазарь продолжал хранить молчание.
– И они вместе с ним.
Сокровенные тайны загробного мира оставались нераскрытыми. И когда несколько десятилетий спустя умер мой отец, он тоже мне их не раскрыл. Мне приснилось, что я маленький мальчик, и он явился мне во сне – привидение или сновидение? – и на секунду поднял голову, словно собираясь заговорить, прошептать мне тайну в темноте.
– Вероятнее всего, лишь сон.
Дух был схож с моим отцом, как моя правая рука с левой. Агнес говорила, что перед Рождеством петух поет ночь напролет: тогда, по слухам, духи не шалят, все тихо ночью, не вредят планеты, и пропадают чары ведьм и фей, так благодатно и священно время.
– Уилл, ты сам словно с другой планеты. Спустись на землю, слышишь?
Бабуль, а духам не холодно?
Спи, мой маленький Уилли.
Спи? Я скоро усну, и надолго.
Но тогда я не мог спать от холода и страха. Долгими ночами призраки звали меня встать с кровати, а мне нужно было бежать на улицу по зову природы. Представь меня, милый Фрэнсис, если у тебя хватает жестокосердия…
– Проще простого.
…Зимней ночью в Сниттерфилде, и ни малейшего намека на луну, которая осветила бы мои одинокие вылазки. Я плакал от холода.
– Брр-р. Я уже дрожу!
Сосульки, свисающие с крыши отхожего места, зло поблескивали при свете звезд.
– Да?
В сильные морозы они с каждым днем удлинялись, и мне приходилось наклонять голову при входе в нужник, где я сидел, как король на ледяном троне, и представлял себе то, что из меня выходит, в форме кинжалов. Сосульки были похожи на опускающуюся решетку, которая заключит меня в тюрьму в сортире.
– Вот так замок, прости господи!
А когда весна-надзиратель подкрадется из-за угла, подует на сосульки своим дыханием Тельца и растворит замерзшие решетки, найдут только мой скелет, сидящий на дырке, и удивленные мухи будут с жужжанием кружить между костей моей грудной клетки, как черные искры в холодном аду.
– Фантазия всегда была твоим проклятьем, Уилл. Нужно было бежать оттуда побыстрее.
Не всегда было так, но зимой было тяжко.
– Может, сменим тему?
Вот только расскажу об одном визите, который можно назвать хорошим, даже невзирая на зиму.
– Ушам своим не верю. А ты поверь.
– По крайней мере, потомки об этом не узнают, если мы не внесем соответствующую запись в завещание.
Тусклый рассвет над Сниттерфилдом, яростное, кровавое пятно на линии горизонта, звезды все еще потрескивают в небе, а я трясусь от холода на троне, как обычно спрятавшись за решеткой, и наблюдаю, как зубья льда ловят звезды и утренний блеск. Поэтический момент, милостивые государи.