Завещание Шекспира
Шрифт:
– Мне кажется, в первую очередь тебя привлекла зрелищность. Почти угадал. Целая толпа собралась на величайшее представление всех времен и народов.
– Дай-ка рассмотрю получше. Где мои окуляры?
Смотри, вот здесь друзья увещевают Иисуса: умоляем тебя, Господи, подумай, что ты собираешься совершить. Мы знаем, что ты можешь ходить по воде и превращать воду в вино, можешь остановить сильную волну и накормить пять тысяч голодных. Но это ведь не глухота или хромота, не проказа, слепота или одержимость дьяволом – тут дело посерьезней. Человека нет, он умер, умер он
– Фу! И они, конечно же, были правы.
Но Иисус все же идет на кладбище и подходит к гробнице Лазаря. Только посмотри на реакцию зрителей на этом грубо размалеванном лоскуте.
– А! Зрители, публика! Что бы ты без них делал!
Кто-то обмахивается на жаре, кто-то зажал нос платком, кто-то отводит глаза в сторону.
– Все как в жизни.
Но большинство вытягивает шеи, чтобы лучше видеть.
– Если зрители заплатили за хорошие места, они хотят видеть всё! Тут только стоячие места, это представление для тех, кто толпится у сцены.
– И только для них.
Но это представление посерьезней. А наверху, как и полагается, ангелы льют золотые слезы, потому что Иисус прослезился.
– Ты всегда следил за реакцией публики, и в слезах Христа я тоже слышу звон монет.
Дело не в публике. Взгляни-ка на роскошные кладбищенские ворота, такие нелепые среди пустыни.
– Согласен, они тут совсем не к месту.
Здесь должен быть камень, огромный булыжник, а не этот блистательный собор. Но и это неважно.
– Какая разница, какая там дверь!
Иисус поднимается по ступеням, стучит в дверь, она открывается, и громким голосом он молвит: «Лазарь! Выйди!»
Посмотри на красный, как кровь, завиток у его рта. Чувствуется сила его призыва, мощного, как разорвавшаяся артерия.
Она эхом отдается в самом сердце.
Я всегда испытывал трепет, когда смотрел на эту картину.
Лазарь! Выйди!
Безмолвие. Глаза толпы прикованы к черной бреши в камне, за воротами, которые зияют черным ртом, ведущим вниз – в глотку гробницы.
– Спокойней, старина!
Это та самая глубокая безжалостная рана в поверхности земли, в которую все мы когда-то упадем, вынужденные переселенцы в неизвестный край, туда, где стирается всякая индивидуальность и все люди встречаются и перемешиваются. Ожидающая толпа с пристальным недоверием наблюдает, прекрасно зная, что из этой тьмы никто и никогда не возвращается.
Лазарь! Выйди!
Ничего не происходит.
Ничто родит ничто. Скажи еще раз.
Иисус безмолвствует. Напряжение в толпе чуть-чуть спадает. Люди осознают невозможность и смиряются с истиной, которую всем нам приходится принять после начального потрясения и оцепенения от потери. Примиряются с тем, что наши любимые умершие в каком-то смысле рядом с нами, где-то очень близко, по соседству, смотрят на нас с небес или из глубины наших душ.
– Их трудно забыть.
Невозможно. Но что же делать, если сам Христос не смог восстать из
– Только не для меня! Я за жизнь и надежду… Подбрось-ка мне еще мясца. Вот мое истинное утешение!
И вдруг в конце длинного черного туннеля появляется белая крапинка. Обман зрения? Танцующая точка, сбивающая с толку мозг. Что-то слабо и неясно колеблется, увеличивается в размерах, приближается.
Посмотри! О боже, оно все ближе!
– О вестники небес и ангелы, спасите!
Опять эта строка – второй раз за сегодня.
– А, теперь я вижу.
Я помню день, когда я впервые его увидел.
Слепая белая фигура, перевязанная с головы до ног. Невидящее спеленатое тело, закутанное, как мумия, как кокон гусеницы. Лазарь родился заново. Замотанный в погребальные пелены, он осторожно вышел на яркий свет солнца нового дня и недоуменно моргает, пока разматывают его саван. Неловкий растерянный гость, вызванный на бис на великую сцену дураков. Но он не говорит ни слова.
– Уилл, а представляешь, какой монолог написал бы для него ты! Разумеется. Но к моему непреходящему разочарованию, спасенный с того света стоял как немой, не в силах вымолвить ни слова.
– Я бы сейчас предпочел не слово, а сливу…
Все были настолько огорошены этим происшествием, что никто и не подумал спросить о самом важном. Ни единой душе не пришло в голову спросить только что вернувшегося путешественника в мир иной о самом главном – о загадке существования и тайне вселенной.
– Кажется, я знаю, о чем бы ты спросил.
Как там, Лазарь, в царстве мертвых?
– Почему мне это не пришло в голову?
Возвращаясь домой из путешествия, люди обычно охотно делятся впечатлениями, а те, кто оставался дома, всегда их жадно слушают. Но на этот раз его никто ни о чем не спросил, и он ничего не сказал.
– Может, его не интересовал неизвестный край?
Наверное, нет, ведь главное то, что он вернулся домой к родным пейзажам, звукам и запахам любимой и привычной нам земли. Я ж говорю, он постиг секреты червей и звезд, он слышал гармонию бессмертных душ и рад был вновь надеть грязную оболочку земного праха и грубо прикрыться ею, чтобы не слышать до невозможности совершенной музыки.
– А может, потусторонний мир просто-напросто скучен?
Да, благодать может надоесть.
– Но предположим – всего лишь предположим! – что кто-то все-таки задал ему этот главнейший вопрос.
Я озадачен так твоим явленьем, что требую ответа. Отвечай! Не дай пропасть в неведенье. Скажи мне, зачем на преданных земле костях разорван саван? Отчего гробница, где мы в покое видели твой прах, разжала с силой челюсти из камня, чтоб выбросить тебя? Чем это объяснить, бездыханный труп?