Завоевание Англии
Шрифт:
— Предположим, что так, милорд, но Вильгельм, отрубивший одному из своих подданных руки и ноги за то, что этот несчастный как-то пошутил над его происхождением, способен выколоть глаза пленнику, а без глаз самая способная голова и самая твердая рука стоят немного.
Гарольд невольно вздрогнул, но быстро оправился и сказал с улыбкой.
— Мне кажется, что ты преувеличиваешь жестокость Вильгельма; ведь даже его предок, Рольф, не совершал таких ужасов… О каких его желаниях ты говорил?
— Ну, это ты уж сам обязан узнать от герцога… Да вот, кстати, он сам!
К ним действительно в эту минуту подскакал герцог, отставший от компании. Извинившись самым любезным тоном перед Гарольдом за свое долгое отсутствие, он поехал с ним рядом.
— Кстати, дорогой собрат по оружию, — сказал он между прочим, — сегодня вечером у тебя будут гости, общество которых, как я опасаюсь, будет для тебя приятнее моего, а именно — Гакон и Вольнот. Я очень привязан к последнему; Гакон же слишком задумчив и годится скорее в отшельники, чем в воины… Да, я чуть не забыл рассказать тебе, что недавно у меня был гонец из Фландрии, который привез некоторые новости, небезынтересные и для тебя. В Нортумбрии, графстве твоего брата Тостига, происходят ужасные беспорядки; говорят, будто вассалы Тостига хотят прогнать его и избрать себе другого графа — кажется, одного из сыновей Альгара… Так ведь звали недавно умершего вождя?.. Это очень некрасивая история, тем более, что здоровье моего дорогого брата Эдуарда сильно пошатнулось… Да хранят его все святые!
— Да, это неприятные новости, — проговорил Гарольд, — они, вероятно, послужат мне извинением, если я буду настаивать на своем отъезде в самом скором времени. Я очень благодарен тебе за твое гостеприимство и за то, что ты так великодушно помог мне вырваться из тюрьмы твоего вассала, — Гарольд сделал особое ударение на этом слове. — Если бы я захотел вернуть тебе ту сумму, которую ты потратил на мой выкуп, то я оскорбил бы тебя, дорогой герцог, но надеюсь, что твоя супруга и прелестные дети не откажутся принять от меня некоторые дары… Впрочем, об этом поговорим после, а теперь я попросил бы тебя одолжить мне один из твоих кораблей.
— Милый гость, мы еще успеем поговорить о твоем отъезде… Взгляни-ка лучше на этот замок — у вас, в Англии, нет подобных зданий; ты только полюбуйся на его рвы и стены!
— Грандиозное здание! Извини меня, если я настою на…
— Я повторяю, что в Англии нет подобных неприступных замков, — перебил герцог.
— Но зато у нас есть Салистбурийская долина и Ньюмаркетская высота; это такие большие крепости, в которых могут поместиться пятьдесят тысяч человек; щиты же наших воинов тверже всяких норманнских стен, герцог.
— А! Может быть, — воскликнул Вильгельм, кусая губы. — Знаешь ли, что в этом замке норманнские герцоги обыкновенно держат своих самых важных пленников… Ты же, мой благородный пленник, заключен в моем сердце, из которого нелегко вырваться, — добавил герцог шутливо.
Их взоры встретились; взгляд Вильгельма был мрачен и злобен, Гарольд же смотрел на него с красноречивым укором. Герцог Норманнский отвернулся: губы его задрожали.
Через несколько секунд он пришпорил коня и поскакал вперед, прервав таким образом разговор с Гарольдом. Кавалькада остановилась только у какого-то замка, где было решено провести ночь.
Глава V
Когда Гарольд вошел в комнату, отведенную для него, то нашел в ней Вольнота и Гакона. Рана, полученная в борьбе с бретонцами и открывшаяся от скачки, послужила ему предлогом провести остаток вечера наедине со своими родственниками.
Молодые люди рассказали без утайки все, что знали о герцоге, и Гарольд окончательно убедился, что попал в ловушку. В конце концов даже Вольнот сознался, что герцог был далеко не таким честным, откровенным и великодушным, каким хотел казаться.
Оправдывая Вильгельма, скажем, что предосудительное обращение с ним его родных, козни которых можно было разрушить только хитростью, способствовали тому, что он уже в самых молодых годах научился хитрить и притворяться: убедившись, что добром часто ничего не сделаешь, он поневоле вынужден был иметь дело со злом.
Гарольд вспомнил прощальные слова короля Эдуарда и пожалел, что не послушался его. В особенности сильно беспокоили его полученные через герцога сведения из Англии; они подтверждали догадки графа, что его долгое отсутствие может не только помешать его честолюбивым планам, но даже пошатнуть основы государства.
В первый раз этим бесстрашным человеком овладел ужас, тем более, что он отлично видел все, чего должен был остерегаться, но не знал, за что взяться… Он, спокойно смотревший в глаза смерти, содрогался при мысли о пожизненном заключении и бледнел, когда ему приходили на ум слова де Гравиля, что герцог не постесняется ослепить человека. Да и что могло быть хуже пожизненного заключения и ослепления? В том и другом случае Гарольд потерял бы все, что придавало цену жизни: свободу, могущество, славу.
А чего в сущности хотел добиться герцог, лишив его свободы? Сколько Гарольд Вольнота ни расспрашивал — он ничего не знал. Гакон же дал ему понять, что ему все известно, но он хочет рассказать это только одному Гарольду, который уговорил Вольнота лечь поскорее в постель.
Заперев дверь, Гакон нерешительно остановился и посмотрел на графа долгим и грустным взглядом.
— Дорогой дядя, — начал он наконец, — я давно уж предвидел, что тебя ожидает та же горькая участь, которая постигла меня с Вольнотом. Тебе, впрочем, будет еще хуже, потому что тебя ожидает заключение в четырех стенах, если только ты не отречешься от самого себя и…
— О, — перебил Гарольд, задыхаясь от гнева, — я теперь ясно вижу, в какую ловушку попал… Если герцог действительно отважится на подобное, то пусть совершит это открыто, при солнечном свете… Я воспользуюсь первой рыбачьей лодкой, которую увижу, и горе будет тому, кто посмеет помешать мне!
Гакон снова взглянул на Гарольда своим бесстрастным взглядом, который способен был кого угодно лишить присутствия духа.
— Дядя, — произнес он, — если ты хоть на минуту послушаешь голос своей гордости и поддашься гневу, то нет тебе спасения: малейшим неосторожным словом или поступком ты подашь герцогу повод заключить тебя в оковы… И он ждет этого повода. Тебе невозможно ехать. День и ночь я в течение последних пяти лет обдумывал побег, но все было напрасно; каждый мой шаг контролируется шпионами… Тебя же и подавно будут стеречь.