Завоевание Англии
Шрифт:
— Да, меня стерегут с той самой минуты, когда нога моя вступила на норманнскую почву: куда бы я ни шел, за мной следит, под каким-либо благовидным предлогом, кто-нибудь из придворных. Заклинаю высшие силы спасти меня для счастья дорогой моей родины… Дай мне добрый совет, научи, что мне делать: ты вырос на этой пропитанной ложью и предательством земле, между тем как я здесь совершенно чужой и не могу найти выход из заколдованного круга.
— Я могу посоветовать тебе только одно: отвечай на хитрость хитростью, на улыбку улыбкой. Вспомни, что вера оправдывает поступки, которые сделаны под принуждением.
Граф Гарольд опять вздрогнул и сильно покраснел.
— Попав в одну из подземных темниц, — продолжал Гакон, — ты навсегда исчезнешь от взоров людей, или же Вильгельм выпустит тебя только тогда, когда ты будешь уже не в состоянии отомстить ему. Не хочу подозревать его, будто он способен сам совершить тайное убийство, но он окружен людьми, которые играют роль слепого орудия, а это почти то же самое. Стоит ему, в минуту гнева, сказать какое-нибудь необдуманное слово, и его люди сочтут это за замаскированный приказ и поспешат привести его в исполнение. Здесь уже произошел подобного рода случай: герцогу стоял поперек дороги граф Бретанский, и тот умер от яда. Да будет тебе известно, что Вильгельму найдется оправдание, если он лишит тебя жизни.
— Чем же он может оправдаться? В чем может он обвинить свободного англичанина?
— Родственник его, Альфред, был ослеплен, подвергнут пытке и убит, как говорят, по приказу Годвина, твоего отца. Сверх того вся свита принца была просто зарезана, как стадо баранов… И в этом тоже обвиняют твоего отца, дядя!
— Это чудовищная клевета! — вспылил Гарольд. — И я уже не раз доказывал герцогу, что отец не виноват в этом кровавом деле!
— Ты доказывал!.. Ха! Да может ли ягненок доказать волку что-нибудь, если тот не хочет принимать его доказательств? Я слышал тысячу раз, что гибель Альфреда и его свиты должна быть отомщена. Стоит им только вспомнить старое обвинение и напомнить Эдуарду, при каких странных обстоятельствах умер Годвин, и тогда Исповедник простит Вильгельму его месть над тобой… Но предположим лучшее, предположим, что ты будешь осужден не на смерть, а на вечное заключение, и что Эдуард явится в Нормандию со всем своим доблестным войском, чтобы освободить тебя… Знаешь, что герцог сделал недавно с несколькими заложниками при подобном условии? Он на виду неприятельской армии ослепил их всех. Неужели же ты думаешь, что он поступит с нами более снисходительно?.. Ну, теперь ты знаешь опасность, которой подвергаешься, действуя открыто, а поэтому следует прибегнуть к лицемерию: давай ложные обещания, уверяй в вечной дружбе, притворись, хотя бы на то время, пока ты не выпутался из этих крепких сетей.
— Оставь, оставь меня! — воскликнул с гневом Гарольд. — Впрочем, мне нужно знать, чего хочет от меня этот лживый Вильгельм? Ты не сказал мне этого!
Гакон подошел к двери, отпер ее и, убедившись, что никто не подслушивает, запер ее снова.
— Ему нужно добиться, через твое содействие, английского престола! — тихо шепнул он графу.
Гарольд стремительно вскочил.
— Английского престола, — повторил он, бледнея. — Оставь меня, Гакон!.. Мне надо остаться одному… Уходи поскорее!
Глава VI
После ухода Гакона Гарольд дал полную волю нахлынувшим на него чувствам, а они были так сильны, а вместе с тем и так противоречивы, что прошло несколько часов прежде, чем он мог хладнокровно обдумать свое положение.
Один из великих историков Италии пишет, что простой, открытый германец становился в обществе итальянцев хитрым и пронырливым; со своими земляками он придерживался честности и откровенности, но с итальянцами, которыми был обманут, был величайшим притворщиком. Он радовался от души, если ему удавалось перехитрить хитреца и когда его упрекали в этом, то он наивно отвечал: «Разве можно поступать с ними честно? Ведь они тогда отнимут последний кусок хлеба!»
Подобное произошло в ту ужасную ночь и с Гарольдом. Преисполнившись негодования, он решил следовать совету Гакона и бороться с Вильгельмом его же оружием. Он оправдывал себя тем, что от его притворства зависело благо Англии, а не только его собственное будущее; во имя же родины он готов был прибегнуть даже к бесчестным средствам.
Если Вильгельм думал завладеть английским троном, то естественно, что Гарольд был для него самым трудным препятствием. Король Эдуард сильно болен, а человек больной готов поддаться влиянию; на это-то, вероятно, и рассчитывал герцог: устранив Гарольда, он отправился бы в Англию и непременно добился бы, чтобы король назначил его своим наследником.
Когда Гарольд на следующее утро снова присоединился к свите герцога, он поздоровался с Вильгельмом как можно любезнее и веселее. Только его бледность еще свидетельствовала о страшной душевной борьбе, которую он перенес ночью.
Выехав из замка, Гарольд с Вильгельмом разговорились об окружающей их территории, которая, находясь далеко от больших городов, представляла вид крайнего запустения. Попадавшиеся им навстречу крестьяне были почти раздеты и истощены донельзя, а их жилища походили скорее на собачьи закуты, чем на человеческие дома.
Гарольд заметил, что во взглядах этих несчастных, забитых людей выражалась самая горькая ненависть к рыцарям, которым они отвешивали низкие, подобострастные поклоны.
Норманнская знать относилась к ним с величайшим презрением; в Нормандии поступали далеко не так, как в Англии, где общественное мнение строго осуждало дурное обращение с крестьянами и сеорлами, так как осознавали, что рабство противоречит христианской религии. Саксонское духовенство все-таки более или менее симпатизировало простонародью, между тем как ученые норманнские священники и монахи удалялись по мере возможности от черни. Таны тоже относились с участием к своим подчиненным, заботились, чтобы те не нуждались ни в чем необходимом и слушали проповеди священнослужителей.
Саксонские хроники свидетельствуют об этом гуманном обращении вельмож с простолюдинами. Самый последний сеорл жил в надежде на свободу и какое-нибудь угодье от своего господина; норманны же ставили своих крестьян ниже зверей.
Неудивительно, что при подобных условиях норманнская чернь опустилась до того, что утратила все человеческое и стала походить на скотов.
— Чего эти собаки вытаращились на нас? — воскликнул Одо, указывая на стоявших у дороги крестьян. — Их можно только кнутом научить уму-разуму… Неужели, граф Гарольд, и ваши сеорлы все так же тупоумны?
— Нет, но зато они и живут в порядочных жилищах и хорошо одеваются, — ответил Гарольд. — Вообще о них там заботятся, насколько возможно.
— Ну, а правда, что каждый саксонский крестьянин может, если только захочет, сделаться дворянином?
— Может; у нас ежегодно происходят подобные случаи. Чуть ли не четвертая часть наших танов произошла от землепашцев или ремесленников.
— Каждое государство имеет свои законы, — начал Вильгельм примирительным тоном, — и мудрый, добродетельный государь никогда не изменяет их. Мне очень жаль, Гарольд, что тебе пришлось увидеть больное место моего герцогства! Признаю, что положение наших крестьян требует реформ, но во время моего детства они взбунтовались, так что пришлось применить самые крутые меры для их усмирения. Поэтому обоюдное недоверие господ и крестьян, вызванное тем печальным происшествием, должно сперва успокоиться; тогда только можно будет приступить к преобразованию, о чем я и Ланфранк давно уже думаем. Мы и теперь позволяем многим из крестьян переселяться в большие города, где они могут заниматься ремеслами и торговлей, развитие которых больше всего способствует процветанию государства. Если наши поля и опустели, то города процветают и богатеют с каждым днем.