Завоевание Англии
Шрифт:
— Но когда же и где?
«Во сне», — хотела ответить она, но одумалась.
Гакон поклонился Юдифи, а Гарольд обратился с приветствием к своей сестре, которую он должен был отослать к норманнам, если вдруг захотел бы исполнить свой договор с Вильгельмом.
— Обними, меня, Гарольд, и укутай своим плащом: мне холодно, — жалобно прошептала Тира.
Гарольд прижал ее к себе и тревожно посмотрел на ее исхудалое лицо. Он сразу же повел ее в дом, а его невеста следовала за ним в сопровождении Гакона.
— Дома ли Хильда? — спросил Гакон.
— Нет, сразу после обеда она ушла в лес, — неохотно ответила Юдифь: близость Гакона производила на нее тяжелое впечатление.
— Знаешь что, Гарольд, — обратился молодой человек к графу, — я сейчас пойду к твоему дому, чтобы предупредить сеорлов о твоем прибытии.
— Не нужно, — возразил Гарольд. — Я хочу дождаться Хильду и приду домой только поздно ночью… Я уж отдал приказания Сексвольфу. С восходом солнца мы с тобой отправимся в Лондон, чтобы оттуда выступить против бунтовщиков.
— Хорошо… Прощай, благородная Юдифь! Прощай и ты, милая тетушка… Поцелуй меня еще раз, в залог новой встречи!
Тира обняла его и шепнула:
— Да, но только в могиле, Гакон!
Молодой человек запахнул плащ и задумчиво направился к холму. Дойдя до могилы рыцаря, он остановился.
Стало совершенно темно и наступила зловещая тишина, когда вдруг Гакон услышал чей-то ясный голос:
— Что ищет юность у безмолвных могил?
Ничто никогда не могло поразить Гакона. В его самообладании было что-то ужасное, если принять в расчет его молодые годы.
Он ответил, не оборачиваясь:
— Почему ты называешь мертвецов молчаливыми, Хильда?
Пророчица положила руку ему на плечо и взглянула в лицо.
— Ты прав, сын Свена, — ответила она. — Абсолютного молчания нет нигде, и душе никогда нет покоя… Так ты вернулся на родину, Гакон?
— Вернулся, но я и сам не знаю зачем… Я был еще беспечным ребенком, когда ты предсказала моему отцу, что я рожден на горе и что самый славный час моей жизни будет и последним для меня. С тех пор моя радость исчезла навсегда!
— Но ты тогда был еще таким маленьким, что я удивляюсь, как ты мог принять во внимание мои слова… Я как будто вижу тебя играющим с соколом твоего отца, в тот день, когда он узнал от меня о твоей судьбе.
— О Хильда, да разве только что вспаханная земля неохотно принимает брошенное в нее семя? Так и молодая душа не пропускает первых жизненных уроков… С тех пор ночь сделалась моей подругой, а мысль о смерти постоянной спутницей… Помнишь ли ты, как я накануне своего отъезда ушел тайком из дома Гарольда и прибежал к тебе? Я тогда сказал, что только любовь к Гарольду дает мне силы с твердостью перенести то, что все мои родные, кроме него, смотрят на меня, как на сына убийцы и изгнанника… Я еще добавил тогда, что эта привязанность, как мне кажется, имеет зловещий характер… Тут ты, Хильда, прижала меня к себе, поцеловала холодным поцелуем и здесь же, у этой могилы, утешила своим предсказанием… Ты пела перед огнем, на который брызгала водой, и из слов твоей песни я узнал, что мне суждено будет освободить Гарольда, гордость и надежду нашего семейства, из западни и что с той минуты жизнь моя будет неразрывно связана с его жизнью… Это ободрило меня, и я спросил, буду ли я жить так долго, чтобы успеть обелить имя моего отца? Ты взмахнула своим волшебным посохом, пламя высоко взвилось, и мне был дан ответ: «Как только ты выйдешь из юности, жизнь твоя разгорится ярким пламенем и потом угаснет навсегда.» Так я узнал, что проклятие вечно будет тяготеть надо мной… Я вернулся на родину, чтобы совершить славный подвиг и потом умереть, не успев насладиться его плодами. Но я тем не менее, — продолжал с увлечением юноша, — утешаюсь мыслью, что судьба такого человека, как Гарольд, неразрывна с моей и что горный ручей и быстрый поток потекут вместе в вечность!
— Ну, этого я не знаю, — сказала Хильда побледневшими губами, — сколько я ни спрашивала о судьбе Гарольда, его конца я не смогла узнать. Звезды мне сказали, что его величие и слава будут оспариваться могуществом сильного соперника, но Гарольд будет брать верх над врагом, пока с ним пребудет его ангел-хранитель, принявший образ чистой, непорочной Юдифи… Ну а ты, Гакон…
Пророчица замолкла и опустила покрывало.
— Что же я? — спросил Гакон, подходя к ней поближе.
— Прочь отсюда, сын Свена! Ты попираешь могилу великого рыцаря! — воскликнула гневно Хильда и быстро пошла к дому.
Гакон задумчиво посмотрел ей вслед. Он видел, как навстречу Хильде выскочили собаки, и она вошла в свой дом. Гакон спустился с холма и направился к своей лошади, которая паслась на лугу.
«И какого же ответа мог я ожидать от нее? — думал он про себя. — Любовь и честолюбие для меня только пустой звук. Мне суждено любить только Гарольда, жить только для него. Между нами таинственная, неразрывная связь; весь вопрос только в том, куда выбросят нас волны жизни.»
Глава IV
— Повторяю тебе, Хильда, — говорил граф нетерпеливо, — что я верю теперь только в Господа Бога… Твоя наука не предохранила меня от опасности, не помогла победить грех… Может быть… Но нет, я не хочу больше испытывать твое искусство, не хочу ломать голову над неразрешимыми загадками. Я не буду теперь доверять ни одному предсказанию, ни одному твоему предостережению. Пусть душа моя уповает только на Господа.
— Ты идешь своей дорогой; сойти с нее нельзя. Быть может, еще одумаешься, — ответила Хильда угрюмо.
— Видит Бог, — продолжал Гарольд, — что я обременил свою совесть грехом только во имя родины, а не для моего спасения! Я буду считать себя оправданным, если Англия не отвергнет моих услуг. Отступаюсь от своих честолюбивых замыслов, от всех стремлений… Трон уже не имеет для меня никакого значения, я живу только для Юдифи…
— Ты не имеешь права, даже и для Юдифи, забыть свой долг и судьбу, которая предназначена небом! — воскликнула Юдифь, подходя к жениху.
В глазах графа заблестели слезы.
— О Хильда, — сказал он. — Вот единственная волшебница, предсказания которой я готов признать! Пусть она будет моим оракулом; ее я буду слушаться.
На следующее утро Гарольд вернулся, в сопровождении Гакона и слуг, в столицу. Доехав до южного предместья, граф повернул налево, к дому одного из своих вассалов, бывшего сеорла. Оставив у него лошадей, он сел с Гаконом в лодку, которая перевезла их к старинной крепости, служившей во время римского господства главным укреплением города.
Это здание представляло собой смесь различных стилей: римского, саксонского и датского. Оно было вновь отстроено Канутом Великим, который жил в нем, а из верхнего окна крепости сбросили в реку Эдрика Стреона, предка Годвина.