Завтра мы будем вместе
Шрифт:
Но не об этом, не о компьютерах и книгах мне хотелось сейчас говорить! У меня такая потрясающая новость! Но сообщить ее так, походя, было жаль. Я уже примеривалась, как сделать это поэффектнее, но тут в кухню опять вернулась Оксана.
— Пойдемте, разложим ваши постели, пока малыш не уснул, а потом еще посидим.
— Какие постели? — удивилась я. — Мы с Колей через полчаса домой поедем.
Но Оксана умоляюще посмотрела на меня:
— Катюша, мы же с тобой целую вечность не разговаривали от души. А завтра с утра останемся дома одни с Тимочкой. Но малыш нам не помеха, он до обеда в коляске на балконе будет спать. Старшие по своим делам разойдутся, посекретничаем вволю. Оставайся, Катюша.
Соблазн поболтать с подругой без помех был велик. Свою главную новость мне хотелось рассказать прежде всего ей. Однако то, что Островский остается здесь, было для меня сюрпризом. Оказалось, он еще раньше договорился о том, что переночует в их доме. Он собирался утром ехать в аэропорт, встречать друга, от этого места — рукой подать. Машина его поставлена на стоянку при доме, а сам он позволил себе расслабиться и выпить, зная, что за руль этим вечером ему садиться не придется.
«Интересно, — подумала я. — Встреча друга в аэропорту именно завтра — данность, совпадение или заранее подстроенная акция?» Как бы то ни было, мне тоже не хотелось возвращаться в мой мрачный дом.
Мы с Оксаной отправились готовить постели. Все нужное находилось в стенном шкафу при спальне, вот почему она торопила нас. Она достала с полок простыни, одеяла, а также извлекла три надувных матраса. Заметив мой недоуменный взгляд, пояснила, что до рождения Тимочки они всей семьей выходные летом проводили в походах. Оказывается, я не все знала о своей подруге. Она призналась, что раньше не любила активный отдых, но Владимир приучил ее. Вот тебе и нелюдим. «Он поначалу держится бирюком, — пояснила Оксана, — а вообще-то он простой парень, даже компанейский. Но только среди знакомых».
— Можем палатку над вами соорудить, — впервые за вечер пошутил Владимир.
Он тоже присоединился к нашим хлопотам с постелями и сейчас жал ногой на пузатенький насос, накачивая матрас.
Постель для Коли разложили в Таниной комнате.
Мальчик еще мал, чтобы создавать проблемы девушке. Нам с Островским предложили лечь в кабинете, места там хватило бы на пятерых. Оксане были известны нюансы моего возвращения из Африки в каюте Валерия. Я говорила ей о близости с ним. Но с тех пор прошла целая эпоха — моя жизнь с Юрой. Неужели Оксанка думает, что я соглашусь вернуться к прежним отношениям? Впрочем, бояться мне нечего. Я знала, что без моего согласия Валерий не посмеет приблизиться ко мне. А другого места для нас в квартире не было.
Мы посидели еще немного за столом. После того как мы устроили наши походные постели, мы сами будто оказались в походе.
— Ну-ка, Танюшка, принеси гитару, побренчим, — попросил Островский.
— Я еще не умею, Валерий Валерьевич. Мне дядя Володя ее недавно купил.
— Я сам попробую. Конечно, с аккордеоном мне сподручнее, но где наша морская братия не пропадала.
Таня побежала в комнату и вернулась с гитарой.
Островский, задумчиво перебирая струны, подкручивал винтики грифа. Скоро он настроил инструмент, сыграл несколько пробных аккордов.
Он завел популярную туристскую песню. Мы вразнобой поддержали его. Постепенно наши голоса окрепли, хор зазвучал слаженно.
— «Капитан, обветренный, как ска-а-а-лы…» — затянул Валерий.
— «Вышел в море, не дождавшись дня, — подхватили мы. — На прощанье подымай бокалы золотого терпкого вина-а…»
До полуночи мы пели песни. Мы были сейчас дружной командой, экипажем романтиков: и рациональные программисты Оксана с Володей, и исследователь Островский, и я — бизнес-леди туризма, и наши дети-школьники. Глухонемой Коленька отбивал такт руками по столу.
Затем мы разошлись по своим спальным местам.
Мы лежали с Островским в темном кабинете, на полу, на отдельных матрасах. Лежали и негромко разговаривали. Каждое слово, произнесенное шепотом в непроглядную тьму, было весомее, искреннее, чем то же самое, сказанное при ярком свете за столом. И сама собой излилась моя главная новость — об отце.
— Катюша, как я рад за тебя. Человек с корнями увереннее на этой земле стоит.
Я услышала, как Островский встал со своего матраса и приблизился ко мне. Он присел рядом со мной, осторожно обнял меня, поцеловал в щеку:
— Девочка моя. Сколько переживаний, сомнений, бед выпало на твою долю. Наконец-то ты все узнала!
Он еще раз поцеловал меня, теперь в шею, за ухом. Я едва заметно отстранила голову. Он почувствовал мое движение, тотчас встал и вернулся на свое ложе.
— Прости меня, я совсем сошел с ума от радости.
С того момента, когда ты появилась у нас на полигоне и назвалась моей дочерью, я всегда испытывал вину. Будто и впрямь был твоим отцом, не признающим ребенка. И еще — я чувствовал ответственность за тебя. Твоя новость сбросила с меня груз этой несуществующей вины. Ты, Катюша, для меня больше чем дочь. Ты — любимая женщина. Я понимаю, еще слишком мало времени прошло со дня трагического ухода Юрия, но, может, ты согласишься хотя бы иногда встречаться со мной — сходим в ресторан или театр.
— Ты прав, Валера, времени прошло мало.
Я откинула свою руку на пол, в его сторону, и тут кончики наших пальцев соединились. Я почувствовала, как волнение зарождается в моей груди, жаром опускаясь к животу. Сильно заколотилось сердце. Но может, причиной тому было выпитое сегодня шампанское.
— Валера, останемся друзьями, — сказала я, с усилием отрывая от него руку. — Сейчас не время говорить о чувствах.
— Пусть мы будем друзьями, — покорно согласился Островский, — но что нам мешает поставить штамп в паспорте. Мало ли что может со мной случиться. Я хочу позаботиться о тебе и о Коле. В наше время, когда человек владеет имуществом, формальности — не пустяк.
— Что с тобой должно случиться? Ты болен? — встревоженно привстала я с матраса.
— Нет, девочка. Я так просто сказал. С каждым может что-то случиться. Не забывай, что мне уже за пятьдесят перевалило.
— Нет, Валерий Валерьевич, ради имущества пачкать свой паспорт не стоит.
— Ты меня не так поняла, Катюша. Я люблю тебя, моя ласточка, давно люблю. И кроме тебя, мне никто не нужен.
У меня перехватило дыхание. Слишком все это было неожиданно. Я никогда не собиралась стать женой Островского. Я тоже любила его, но любила как дочь, как спасенная им пленница. Не знаю, чего больше было в моих чувствах: благодарности, уважения или необъяснимой тяги к человеку более замечательному и возвышенному, чем я. Снова передо мной промелькнула вся моя жизнь, со всеми ошибками, необузданностью стремлений, роковыми срывами.