Завтра нас похоронят (авторская редакция)
Шрифт:
Задрожал воздух, и я привычно зажмурилась. Началось. Открыв глаза, я увидела: над Карвен наклонился высокий мужчина в блестящем шлеме и красной форме, кое-где обугленной. От него исходило свечение, а сквозь лицо виднелся лес. Мысленно считая до десяти, я заставила себя успокоиться. Тихо, Вэрди, тихо. Подумаешь, покойник. Подумаешь, рядом с Карвен они становятся видимыми. Ерунда, это далеко не самое страшное, что происходит в твоей жизни.
Некоторые, например, Дама в Синем, являлись значительно реже, а вот Пожарный был постоянным гостем. Карвен говорила, он погиб еще до Рождества. Говорила, у него есть дети, разлуки
Пальцы – живые девчоночьи и мертвые мужские – сплелись, лбы соприкоснулись. Я услышала шепот: «Держись, малышка, сейчас полегчает». Потянуло сквозняком, а потом призрак исчез. Я взглянула на Карвен: она улыбалась, на щеках появился слабый румянец.
– Карвен… – с дрожью позвала я.
– Теперь все хорошо, Вэрди. Мне легче.
Но я сомневалась, что общение с мертвецами хоть как-то можно обозначить словом «хорошо». То, что после этих встреч подруге становилось лучше, не успокаивало. Насколько проще мне было думать, что Карвен чокнулась. Именно так я и считала, когда мы познакомились. Пока сама не увидела это.
Карвен была для призраков другом – и они подпитывали ее. Иногда она помогала им упокоиться, иногда, видимо, просто становилась единственным собеседником. Мне не хотелось знать больше, но в одном я тщетно пыталась увериться: что Карвен не умрет когда-нибудь прямо у меня на руках.
– Ты не хочешь все-таки поесть? – безнадежно спросила я.
– Я немного побуду одна, а потом лягу. Иди.
– Не заночуешь со мной? Ночь холодная, была гроза.
– Нет, Вэрди. Спасибо, но я как обычно – до снегопадов тут.
Карвен жила в последнем, наиболее пострадавшем багажном вагоне. В нем почти ничего не было, кроме матраца, где она спала, магазинной тележки без колес, заменявшей ей книжный шкаф, и старого рояля, который, видимо, некогда перевозили – он почему-то выпирал из покореженного вагона, и лишь одна половина находилась внутри. Последней достопримечательностью была статуя какого-то «красного» политического деятеля, на которую Карвен вешала часть своей одежды.
– К тебе… никто больше не придет?
Она поняла и покачала головой.
– Не придет. Не волнуйся.
Я понимала еще кое-что: ее не переспорить. Да и усталость давала о себе знать, вернулось чувство голода. Я поднялась на ноги, отряхнула джинсы и сказала:
– Зови если что.
– Спасибо, милая.
Я уходила, точно зная, что она меня не позовет, даже если духи захотят утащить ее в преисподнюю, или где они там обитают. Она никогда никого не звала.
Инспектор
[Надзорное управление]
Вэрди проскользнула мимо так быстро, что рыжий сеттер Спайк не успел поднять головы. Зато едва дверь длинного кабинета, где сидело обычно большинство сотрудников, захлопнулась, пес подскочил. Он зевнул, повертелся, встряхнул пушистыми ушами и, убедившись, что опасности нет, уселся обратно. Потом его нос задергался, и пес повернулся к двери, ведущей в личный кабинет Главного комиссара.
Инспектор Карл Ларкрайт, наблюдавший из-за стола, поднялся и, приблизившись, наклонился.
– Не надо, приятель. Рихард не в духе.
Опасения тут же подтвердились: за дверью что-то разбилось. Пес заскулил и поскреб лапой
– Нельзя.
Спайк понуро улегся; Карл выпрямился и прошелся по кабинету. Даже на расстоянии он чувствовал нервное напряжение Ланна и от этого, как всегда, нервничал сам.
Тишина воцарилась окончательно: Рихард никогда не буйствовал долго. И все же в первые минуты после того как помилованные «крысята» покидали управление, к комиссару лучше было не входить. Для одного из коллег это чуть не кончилось простреленной ногой, для другого все-таки закончилось пущенной в лоб пепельницей. Именно поэтому на должности заместителя комиссара Надзорного управления не задерживались полицейские с самой устойчивой психикой и блестящим послужным списком. Ни один не выносил ни тяжелого непредсказуемого характера Рихарда Ланна, ни постоянных встреч с существами, которых когда-то нужно было защищать, а теперь приходилось ловить.
«Крысятам» запрещено было появляться в городе: заходить в транспорт, магазины, парки – любые места, где постоянно находились взрослые. «Крысята» не учились в школах. И, конечно, никто не пускал их в больницы, если они болели. В тюрьмах для них были свои корпуса с построенными из крупного булыжника стенами, более напоминавшие противоядерные бункеры. И, несмотря на надежность стен, взрослые заключенные, равно как и конвойные, боялись приближаться к маленьким узникам.
Работа не ограничивалась возней с детьми. Если раньше столичная полиция была стройной системой со специализацией, то теперь системой не пахло: на любого сотрудника могло свалиться любое дело; кадров не хватало; в полицию шли даже с меньшей охотой, чем заводили детей. Именно поэтому президент и политики помельче цеплялись за старую гвардию – Рихарда Ланна и ему подобных, временами неуправляемых, но храбрых и очень, очень выносливых. Управления, занимавшиеся, чем придется, были по сути восставшими трупами прежних Закона и Правопорядка. И пока что эти трупы ходили.
Сам Карл приехал сюда примерно семь лет назад. Ему исполнилось двадцать, он вернулся из армии еще в родной стране. Потом начала меняться власть, и отца Карла арестовали как «врага», хотя, казалось, он никогда ни против чего не враждовал. Власть тогда менялась везде, и нашлось одно место, куда Ларкрайт-младший сумел сбежать после падения Стены. Карл верил: все это временно – нужно только переждать. Но кризис оказался настоящей революцией. «Излечившийся от красной заразы» мир зажил по-новому и выбросил с политической карты небольшую страну, где царило насилие и нарушались демократические принципы. А с ней выбросил и эмигранта Карла Ларкрайта, наравне со всеми, кто по каким-то причинам переступил границы приютившейся среди горных хребтов республики А.
В полиции Карл был на хорошем счету, но попал туда не сразу. Имя его отца, полжизни боровшегося за права человека, было известно в определенных кругах по всему региону, и, пользуясь этим, взывая к его старым друзьям, Ларкрайт сначала многое делал, чтобы пресечь затянувшуюся Охоту на детей. Его не тянуло в политику, но с оппозиционными журналистами он нашел общий язык, не учел только, что их мало и они часто умирают. Ему это показали. И ему еще повезло, что в результате всех попыток вмешаться в решаемое наверху он оказался здесь. В похожем на картонную коробку кабинете, на ночном дежурстве со злым как черт Рихардом. Но даже подбрасывая прескверные обстоятельства, жизнь обычно имеет на тебя свои планы, не обязательно такие же скверные. Карл это знал.