Завтрашний ветер
Шрифт:
Тут и все они заплакали. И даже Наташка Познанская — вот дурёха! Она бы спросила: он сам откуда знает?
«Бедные мы, бедные, а как вниз головой в серу адову окунать начнут — ни дохнуть, ни выдохнуть! — Косматый вдруг ударился головой об землю и сам зарыдал, как маленький. — И некому пожалеть будет, ведь за гробом ни друга сердечного, ни отца-матери…»
Он прервался, потому что все они плакали. И стало слышно, как пацаны играют на футбольном поле.
Неожиданно косматый поднялся с колен и, утирая слёзы, сказал добрым голосом:
«Не плачьте, бабы, не плачьте! Я мыслю: всё это брехня насчёт ада».
Все замерли, а потом засмеялись.
— Стоп! — сказал Владилен Алексеевич, — Эпизод снят. Попробуем ещё один дубль! Только пусть Николай Сергеевич не колотится так старательно о землю.
Я как будто проснулся. И посмотрел на футбольное поле. Игра шла вовсю. Ребята и не поняли, что режиссёр их обманул — кино снимали по-настоящему…
Оказывается, «дубль» — это когда снимают то же самое ещё один раз.
Снова жужжал киноаппарат, снова косматый пугал работниц адскими муками. И самое удивительное — они снова плакали по-настоящему. И он тоже плакал.
Стало жарко.
«Не плачьте, бабы, не плачьте! Я мыслю: всё это брехня насчёт ада», — сказал косматый.
И снова Владилен Алексеевич сказал:
— Стоп! Плохо. Николай Сергеевич, это гораздо хуже первого дубля. Что с вами?
Киноаппарат перестал стрекотать.
Николай Сергеевич сморщился, потёр рукой живот и поискал глазами, на что бы ему сесть.
— Неужели заметно? — спросил он, опускаясь на землю рядом с работницами. — У меня со вчерашнего вечера, знаете ли, пузо чего-то тянет.
— Где? — подскочила тётка с папироской.
Я тоже подошёл поближе.
— Да вот. — Николай Сергеевич со злостью потёр с правой стороны живота.
Тётка и режиссёр переглянулись.
— Прежде всего стул, — приказал Владилен Алексеевич, — и зонт!
Через минуту артист сидел на стуле в тени под большим зонтом.
— Аппендицит, — сказал Владилен Алексеевич.
— Этого ещё не хватало! — вырвалось у тётки.
— О чём вы говорите, Полина! Надо немедленно отправить Николая Сергеевича в гостиницу, вызвать «неотложку». Посадите его в мою машину!
— Вот чёрт! — сказал артист, кривясь от боли. — Вот чёрт меня побери!
Его тотчас усадили в синюю «Волгу» с надписью: «Киносъёмочная».
— Парик, парик снимите! — крикнула девушка в белом.
Побежали снимать парик. Шофёр высунулся из кабины и спросил:
— Владилен Алексеевич, вы поедете?
— Пусть поедет Полина Васильевна, — ответил он. — А мы тут ещё поснимаем.
— Так нам без Николая Сергеевича снимать нечего, — удивилась тётка.
— Ну хотя бы несколько крупных планов, — сказал режиссёр. — А вы скорее езжайте.
Тётка тоже залезла в «Волгу», и машина рванула прямо к гостинице.
Режиссёр задумчиво поерошил седой ёжик на голове и повернулся к кинооператору:
— Давайте-ка, Женя, в самом деле поснимаем крупные планы.
Тут мне стало совсем неинтересно. Они долго снимали лица разных артисток — работниц совхоза.
Я уже давно устал стоять. И есть хотелось не меньше, чем вчера. Я бы давно ушёл, честное слово, да вокруг толпились пацаны-футболисты, и мне было жалко: вдруг я уйду, а тут начнётся что-нибудь интересное. Они увидят, а я нет.
Солнце стояло уже совсем высоко, когда Владилен Алексеевич наконец прекратил съёмки и велел всем садиться в автобус — ехать домой.
— А мороженое?! — закричала половина футболистов. — Мы выиграли!
Владилен Алексеевич потёр переносицу:
— Ах, мороженое?! Верно! Лезьте, братцы, в автобус. У гостиницы все получат. Проигравшая команда тоже.
Пацаны вперемежку с артистками стали набиваться в автобус, киношники грузили свои приборы.
Я тоже побежал до дому.
По дороге меня сначала обогнал автобус, потом «газик». Вдруг «газик» остановился. Когда я с ним поравнялся, дверца открылась.
— Залезай, Саша-Валера, подкинем, — сказал голос Владилена Алексеевича.
Я забрался в машину, и через минут пять мы были уже на месте. Я хотел вылезти, но Владилен Алексеевич сказал:
— Постой-ка, узнаем, что с Николаем Сергеевичем, и поедем к вам.
Мы подождали, пока шофёр сходит в гостиницу, и всё это время режиссёр сидел молча, положив ладони на изогнутую ручку палки, и я впервые вспомнил страшную тайну, что дни его сочтены.
Шофёр вышел с тёткой Полиной. Она подбежала к нашей машине.
— Кошмар! — сказала она. — Кузнецов в больнице. Уже готовят к операции. У Николая Сергеевича гнойный аппендицит!
— Почему же «кошмар»? — задумчиво сказал режиссёр. — Приятного мало, ничего не поделаешь — недельку, а то и дней десять придётся подождать… А сама операция элементарная.
— Как ждать? А замена? Давайте заменим его кем?нибудь! Нельзя же становиться в простой!
— А что делать? — спокойно сказал режиссёр. — Картина фактически уже снята. Во всех оставшихся натурных съёмках без него не обойтись. Да я и не хочу этого. Лучшего проповедника, чем Николай Сергеевич, мы всё равно не найдём. Нет-нет! Телеграфируйте в Москву. Тем более, мы опередили все сроки. А я поеду пока отдохнуть.
«Газик» тронулся и тут же оказался у калитки нашего дома.
Из трубы летней кухни поднимался дым. Мать была не на работе.