Заяц, жаренный по-берлински
Шрифт:
Синдяшкин тоже встал, подошел к Ломову и, улыбнувшись, легонько похлопал его по животу.
– Это ты у нас смахиваешь на Геринга! Такой же упитанный.
Ломов недовольно отбросил руку Синдяшкина от своего живота.
– Почём те знать? Ты что его, видел?
– Живьем не видел. А как в газетах рисуют…, - Синдяшкин очертил руками в воздухе огромный живот.
– Объемы у вас одинаковые!
Синдяшкин засмеялся. Ломов сердито засопел.
Вдалеке раздался гул самолетов. Ломов и Синдяшкин тревожно переглянулись. Прищурив глаза, подняли головы и
– Ну, вот. Накаркал!
Синдяшкин обиженно посмотрел на Ломова.
– Да я-то тут причем?
…Со всех сторон гремели взрывы бомб. Ломов и Синдяшкин лежали на полу посреди чердака, закрыв руками головы.
С грохотом пробив крышу, недалеко от них упала зажигательная бомба. Бомба громко и угрожающе зашипела, плюясь огнем. Оба подняли головы и посмотрели в ее сторону. Быстро вскочили, схватили щипцы и понеслись к бомбе.
Ломов подоспел к ней первым. Ловко ухватив бомбу щипцами, оторвал ее от земли и побежал вместе с ней к бочке с водой, которая чернела шагах в двадцати. Синдяшкин, подстраховывая друга, вприпрыжку засеменил за ним.
Уже у самой бочки Ломов неожиданно споткнулся и упал прямо на нее. Бочка опрокинулась. Ломов повалился на землю рядом, выпустив из рук и щипцы, и бомбу, которая откатилась далеко в сторону. Вода в несколько секунд вылилась из бочки в противоположную от бомбы сторону, растекаясь по крыше большой лужей и впитываясь в дощатый пол.
Ломов со злостью выругался:
– …твою мать!!!
Синдяшкин подскочил к шипящей бомбе и замер рядом с ней, испуганно и растерянно хлопая глазами. Он с отчаяньем вскинул голову.
– Егорыч, как же ее теперь тушить?
Ломов вскочил на ноги и тоже подбежал к бомбе. Застыл на месте, напряженно морща лоб. Через мгновенье в его глазах мелькнул ответ на вопрос Синдяшкина. Ломов решительно отшвыривает щипцы в сторону.
– Как, как… Вот так!
Ломов начал быстро расстегивать ширинку брюк.
Ухмыльнувшись, Синдяшкин тоже швырнул щипцы на землю и последовал его примеру.
Расстегнув ширинки и достав из трусов члены, друзья посмотрели друг на друга.
– Только давай по моей команде, - торопливо произнес Ломов.
– Вместе! Чтобы, как учили на занятии, большим количеством воды!
Синдяшкин кивнул.
– Понял!
– Раз, два, три! – скомандовал Ломов.
На счет «три» повара начали дружно мочиться на шипящую бомбу. Пошипев еще чуток, она «замолкла». Ломов и Синдяшкин облегченно вздохнули.
– Потушили…, - Ломов застегнул ширинку и вытер ладонью взмокший от напряжения лоб. Синдяшкин – тоже.
Переглянувшись, друзья улыбнулись. А потом начали хохотать. Все громче и громче…
***
Усталый после рабочего дня, Ломов поднялся по лестнице и остановился у двери своей коммунальной квартиры.
Рядом с дверью висели почтовые ящики. Ломов шагнул к своему почтовому ящику и увидел сквозь дырочки в нем конверт. Довольно улыбнулся. Торопливо полез в карман за ключиком от ящика, достал ключик, открыл ящик и извлек из него конверт. Поднес его к глазам. Перестав улыбаться, Ломов недоуменно хмыкнул. Не двигаясь с места, разорвал конверт, достал из него сложенный вдвое лист бумаги, развернул его и, шевеля губами, стал читать. Изменившись в лице, Петр Егорович побледнел. Руки Ломова начали трястись. Лист бумаги выпал из его рук, опустился на пол и, гонимый сквозняком, порхая, полетел над ступеньками лестницы вниз.
Издав глухой стон, Ломов обхватил руками лицо.
– Ваня… Сын…
Прислонившись к стене, Ломов медленно сполз по ней спиной и сел на пол. Его плечи затряслись от беззвучных рыданий.
***
Настенные часы в комнате Ломова показывали второй час ночи. Петр Егорович и Синдяшкин сидели за столом. Оба старались не смотреть друг другу в глаза.
На столе стояли початая бутылка водки и граненые стаканы, лежала нехитрая снедь.
В сторону был отставлен стакан, наполненный до краев и накрытый кусочком ржаного хлеба. Подперев руками голову, Ломов тяжело вздохнул.
– Ты Варе пока не говори… Я ей сам, потом…
Синдяшкин послушно кивнул головой.
– Ладно.
– Месяца не прошло, как проводили… Эх, побывать бы хоть на его могилке.
– В братской, наверно, похоронили.
– Хоть на братской.
Ломов налил в стаканы водку. Оба, не чокаясь, молча выпили. Синдяшкин поставил стакан на стол. Потянулся к закуске. Ломов тоже поставил стакан, но продолжал сжимать его в своих крепких пальцах. Зажмурив глаза, он начал мотать головой из стороны в сторону. Его пальцы сжимали стакан все сильнее и сильнее. Стакан со звоном лопнул.
Ломов открыл глаза и равнодушно посмотрел на правую руку, сжимающую в кулаке осколки стекла. Из кулака на стол стекала кровь.
Синдяшкин с испугом кивнул на струйку крови.
– Егорыч, порезался!
Ломов, словно не слыша его, поднял голову и посмотрел куда-то мимо Синдяшкина.
– Все! Пока не убью хоть одного немца…, - Ломов ударил кулаком по столу.
– Я спать не смогу! Жить не смогу!
Глаза Ломова загорелись ненавистью.
***
На стенах просторной комнаты, расположенной на первом этаже военкомата, висели плакаты военной поры. В углу комнаты высился стальной сейф. Посреди комнаты стоял стол, за которым сидел молодой капитан с эмблемами танкиста в петлицах. В глаза сразу бросались орден Красной Звезды и нашивка за тяжелое ранение на гимнастерке офицера, а также недавно заживший рубец на его щеке.
Перед столом стояли в очереди трое – высокий, худой мужчина, красивая девушка лет двадцати с беспокойными глазами, и Ломов.
Мужчина протянул капитану бумагу. Тот взял ее у него из рук и быстро пробежал глазами. Не поднимая глаз, произнес:
– Тебе в эшелон резервного полка. Иди на станцию. Там спросишь у коменданта.
Капитан вернул мужчине бумагу. Тот молча развернулся и вышел из комнаты.
К столу придвинулась девушка. Капитан поднял на нее глаза и раздраженно вздохнул.