Заявка в друзья
Шрифт:
К старости бабе Нюре память все чаще возвращала картинки из того голодного, страшного детства, которое поначалу так быстро позабылось, упало на самое дно детской души в тугой, грязный ил, а потом вдруг всплыло темным пятном с радужными разводами. Пятилетняя Анюточка с большими глазами с голубой поволокой крепко запомнила мамкин плач над кукольным гробиком. Стоял он всю ночь прямо на голом столе, а одинокая свеча вместо выгоревшей лампадки освещала ту часть хаты, где, склонивши голову на черные руки, в тихом горе дремал отец, а мать, обхватив гладкие струганные досточки, баюкала самую малую Устинью, напевая загробную колыбельную. Об одном тогда жалела Анютка, что красивый красно-черный платок с растрепанными маками, который мать надевала по воскресеньям к обедне, достался не ей, а младшей сестре. С горя завернула Елена младенца в самое дорогое, что имела, и уложила в гроб.
В семь лет запомнилось огромное подворье бабушкиного дома, где на задворках за птичником резали свинью и кур. Мать у родной сестры выпросила тогда на коленях одно копыто и четвертуху свинячьей головы, наварила холодца с хреном, от которого у Анютки случилось несварение до рвоты, до горячки, еле выходили. В тот же год на общей сходке возле сельсовета пороли старых казаков, обвиненных в злоумышленном падеже целого табуна. Среди них оказался и дед, Писаренко Игнат Петрович. Не перенес казак прилюдного позора. Через два дня тетки прибежали звать Захара в помощь, вынимать деда из петли с опорной балки в пустой конюшне. Может поэтому баба Нюра покойников никогда и не боялась, как следовало бы. Слишком много выпало ей на роду смертей и все в те молочно-нежные года, когда даже тень от паука за печной трубой казалась огромным чудищем и наводила страх на неокрепшее детское сознание.
Больше из раннего отрочества баба Нюра ничего не помнила. Радужные круги разбегались по водной глади колодца, обнажая белые стены, голубые купола. Отец сам настоял, чтобы Анюта с младшей Оленькой ходили в церковно-приходскую школу и учились грамоте. Наука Анне понравилась, схватывалось все с полуслова, особенно полюбилась арифметика. Ровно в столбики выстраивались цифры, подводилась линия и жирные точки помечали заемные десятки. Ловко высчитывала Анечка шестизначные числа, еще успевала и сестре помогать, а вот с чистописанием отставала, уж больно торопилась и кляксами пачкала тетрадь. Но через три года и учеба закончилась, церковь прикрыли, а вместо школы появилась в станице изба-читальня. И росла Анюта цветком незабудкой, матерью обласканная, отцом любимая, сестрами дружная, только брат Григорий взъелся на нее без причины, то подзатыльник в сенцах отвесит, то за локоть ущипнет, да так больно, прямо до синюшного синяка, а за что – непонятно. Не иначе, как зависть душила Жорку лютой хваткой, или глаза девичьи небесно-голубые не давали покоя…
Без тетки Ниночка с торговлей справлялась хорошо, даже была в значительной прибыли. Водку деревенского розлива местные мужики оценили, на утро голова после нее не болела, руки не дрожали, и к ларьку весь день тянулись страждущие, особенно до одиннадцати часов утра и ближе к закрытию. Учитывая, что для профессии продавца высшее образование особо и не требовалось, уже на третий день Ниночка в работе освоилась досконально. Сама научилась считать объем реализованной продукции с поправкой на активность местного населения и после обеда звонила в пекарню, диктовала по списку количество необходимой выпечки. Официальную выручку после шести часов вечера у нее забирал представитель от пекарни. Пузатый дядька неопределенной кавказкой национальности с короткими усами приезжал в одно и то же время на белом «лексусе», а левый доход, запихнув поглубже в лифчик, она приносила домой и уже не спеша лишний раз пересчитывала.
После работы в девятом часу Ниночка спешила домой. В пасхальный день хлеб так и не распродался, осталось два лотка. Вспомнив лекции по экономике, она позвонила в пекарню и договорилась сдать их утром или обменять на свежий привоз. Довольная выручкой от водки и сигарет, Нина торопилась накормить ужином хозяйку и вытянуть отекшие к вечеру ноги. Но хозяйский дом встретил ее черными окнами и закрытой дверью. Покрутившись во дворе, она пару раз подергала за дверную ручку, постучала, заглянула в пустые окна, опять постучала – тишина, и, махнув рукой на старушечьи причуды, ушла ужинать во времянку.
Мужа Ниночка не ждала. Не зря Борис заранее объявил о командировке, но не учел светлый праздник Христовый и выходной день, и с его стороны по всему выходила наглая ложь, небрежно прикрытая льстивыми комплиментами и веселыми шуточками, но от них Ниночка давно устала. Пробыв с ней ровно сутки, Борис уехал в неизвестном направлении, якобы на работу, но нечаянно открывшаяся связь с Катькой Нечепуренко грызло женское сердце похлеще зубастого термита, а доказательств не было, одни голые слова.
Зато машина ей понравилась: серый «фольксваген поло», совсем новенький с кожаными бежевыми сидениями и приметным номером – шесть два шесть. Еще хотела пошутить, не многовато ли шестерок, но передумала – без чертей, видимо, не обошлось. В сказку о беспроцентном кредите верилось с трудом, и лишний раз Ниночка решила щекотливую тему не затрагивать.
Полдня они катались по городу, заехали в недорогое кафе на набережной, и она потянула его к мосту, прозванному в народе «мостом поцелуев». Несуразное бетонное строение давно полюбилось молодоженам, невеста с женихом ради новой приметы цепляли на мостовое заграждение амбарный замок, ключ выбрасывали в мутную воду. Ниночке захотелось найти свой замочек, но где там! За год навешалось столько замков, словно виноградные грозди тянулись до самого низа в несколько рядов. Только ключик в тот день она в суете выбросить позабыла, так и сжимала в руке до самого ресторана, где гуляли свадьбу, а потом спрятала в крохотную коробочку из-под обручального кольца на всякий случай.
Позабавило ее и то, что муж весь день вел себя как провинившийся школьник, заглядывал в глаза с тайной надеждой и какой-то обреченностью. Потом опять принимался за шутки, что-то рассказывал о работе и новом директоре автосалона, но Ниночка сильно не прислушивалась. Через плотный туман обиды она едва улавливала суть разговора, всеми силами сдерживая желание закатить жуткий скандал прямо в кафе, чтобы все присутствующие, совершенно чужие, посторонние люди, оказались невольными свидетелями ее позора и его лжи. Именно свой очевидный позор ставила она выше его гнусного лицемерия. Почему-то с детства ей внушали, что если муж ходит на сторону, то виновата в таком горе именно жена. Ниночка толком и не помнила, сколько случалось на ее коротком веку подобных инцидентов (по станице сплетни распространялись быстрее огня), зато хорошо усвоила материнские слова – сучка не захочет, кобель не вскочит – не совсем понятно объясняющие поведение собачьих особей, зато наглядно обличающие человеческую животную сущность и грехопадение в целом.
К браку Ниночка готовилась долго, и в двадцать четыре года казалось, что засиделась она в девках, прямо корнями вросла в то место, где надо было лишь присесть и осмотреться. Но случившийся брак укрепил в основной фабуле сюжета неоспоримую суть – счастье нужно создавать самим, выстраивать собственными руками по кирпичику, изо дня в день трудиться в поте лица, сколачивая семейный плот перед спуском на бурную реку под названием «жизнь». Эта красивая фраза врезалась в память во время бракосочетания, когда грудастая тетенька в позолоченных очках зачитывала перед молодыми свадебную оду.
Трудно было упрекнуть себя в нетрудоспособности, старалась Ниночка, как могла. Вымеряла, рассчитывала, экономила, поясок подтягивала, у родителей в долг не занимала, перед свекровью не кланялась, и все оказалось без толку, потому что в браке не хватало самого важного – взаимоуважения. Но Бориса по большому счету уважать было и не за что. И отсутствие деликатности совсем уж легко ложилось между ними на влажные простыни, разъединяло и отдаляло друг от друга как два мира, как две галактики.