Заявка в друзья
Шрифт:
– Да что за чертовщина такая. Баран! Двух слов связать не можешь…
Но самокритика на отупевшее сознание не подействовала. Возможно, сказывалась глубокая ночь или та неожиданная растерянность, накрывшая его с головой от собственного бессилия перед светящимся экраном ноутбука с одной фразой: «Ваши условия принимаю, можете на меня рассчитывать». Глупее и придумать было нельзя. С чего ей вдруг приспичит на него рассчитывать?
Он в десятый раз перечитал ее письмо. Слог легкий, удивительно наивный, даже детский. Чистого листа он не боялся и никогда не испытывал страха, разве только при составлении казенного письма родителям о скоропостижной смерти срочника, когда дрожали руки, а строчки образца бланка прыгали перед глазами, но на такой случай в столе замполита всегда стояла початая бутылка водки…
Первый раз такое уведомление он писал в Гайжюнае. Старший
Через пять лет прозвище снова оправдалось с лихвой, но без смертельного исхода. Ротный писарь, затравленный дедовщиной, решил свести счеты с жизнью и на крючок в потолке, где на проводе свисал жестяной абажур с единственной лампочкой, приспособил парашютную стропу, но не рассчитал ни собственного веса, ни известковую штукатурку, из которой хлипкий крючок благополучно вырвался. Писарь отделался легким испугом и многочисленными синяками, а капитан Немчук устным порицанием вперемешку с матерными выражениями, которые услышал впервые за все время службы от генерал-майора, командира дивизии…
Олег долго сидел перед монитором камер видеонаблюдения, вспоминая позабытую молодость, измученные лица курсантов, песчаные дюны, мшистие прибалтийские болота. Он уже хотел удалить литературный шедевр, рожденный в несвойственных потугах, но передумал, махнул рукой и отправил письмо адресату.
«Получив Ваше письмо, я непроизвольно вспомнила один старый фильм. Он так и назывался «Вам письмо». Если не смотрели, обязательно посмотрите. Уверена, Вы сможете его оценить. Даже не буду пересказывать сюжет, ни за что! Вот посмотрите, а потом скажите, понравился он Вам или нет. Знаете, я целый день ждала от Вас весточки. Сильно переживала, что Вы передумаете, слишком жесткие я выдвинула условия и к концу дня пожалела об этом. Сильно пожалела. Вы мне верите? Верьте, пожалуйста. В словах я искренна. Ведь если и мы с вами начнем лгать друг другу, тогда зачем все это, для чего? Ведь рассудите сами: меня Вы не знаете, видеться нам не надо, и можно вести совершенно откровенный разговор обо всем. Вы не думали о таком общении? А я так размышляла целый день. Получается что-то вроде анонимного психолога или психотерапевта, а одна моя знакомая и того и другого называет «мозгоправ». Смешно, правда? Но какая-то доля истины в этом есть. И тот и другой помогает людям вернуть человеческое естество, победить страх, докопаться до сути возникновения недуга. Вот Вы, например, боитесь чего-нибудь в жизни? И неважно, сколь сильно, главное, есть ли то, чего Вы боитесь? Я боюсь. Конечно, смешно то, чего я боюсь. Но для меня это важно».
Письмо закончилось, не успев начаться. Нить повествования так резко оборвалась, что Олег невольно ощутил досаду. Ему захотелось прочесть продолжение, и уже ближе к двум часам ночи, когда затихли звонкие колокольные переливы, ознаменовавшие завершение крестного хода вокруг соседней церквушки, пришло второе письмо.
«Глупо осознавать с моей стороны, что Вы примите меня всерьез и поверите на слово. Только знайте, людям я привыкла доверять, иначе общество потеряет весь смысл существования. Вы не находите? Какой смысл от такого огромного количества людей, если все они в большей мере никчемны и бесполезны. Вот врачи, например, они полезны? Безусловно. Они лечат, плохо, хорошо ли, но выполняют свое предназначение. Продавцы, водители троллейбусов, даже дворники метут улицы и делают их
Уверенной рукой он закрыл ноутбук и уставился в пустоту. Потом вскочил, прошелся с фонарем по раздевалкам, коридорам, тренажерным залам, заглянул в туалетные комнаты. Только возле бассейна остановился, прислушался к тихому шуму фильтрационного насоса и вздохнул полной грудью. От поверхности мерцающей голубой воды поднимался тонкий запах хлора, щекотал ноздри и возносился под обнаженную крышу с металлическими стропилами.
Письмо не только удивило его наивностью и детской непосредственностью. Оно пугало откровением. Эмоции, столь правдиво описанные, заставили сердце сбиться с привычного ритма и похолодеть от страха.
4
Рано поутру перед самой работой Ниночка накормила хозяйку праздничными куличами с крашеными яйцами и вывела на свежий воздух. По двору баба Нюра передвигалась исключительно с помощью деревенских ходунков – крепенькой табуреточки, согнувшись пополам и переставляя ее перед собой маленькими шажками. Так она выходила на улицу, садилась возле калитки и созерцала подслеповатыми глазами всю окрестность, состоящую из девяти домов по четной стороне, а по нечетной из восьми.
В одиннадцать часов задорно, с веселым перезвоном зазвонили по околотку колокола местной церкви, выстроенной совсем недавно на месте транспортного цеха хлопчатобумажного комбината. Но в бело-синий «новострой» с позолоченными куполами баба Нюра так ни разу и не сходила. Последние девять лет вся ее протоптанная дорога начиналась от крыльца дома и заканчивалась покосившейся от времени, облезлой калиткой, возле которой старушка просиживала полдня с тем особым любопытством, какое бывает у ограниченных в передвижении инвалидов. Встречая и провожая каждого пешехода или машину, любила она теплыми вечерами засиживаться до самой темноты, когда зажигались высокие фонари и улица, освещенная искусственным светом, наполнялась житейскими звуками: смехом соседской детворы, автомобильным урчанием, рокотом мотоцикла, долгим собачьим лаем.
На улице она осталась последней из могикан, из тех первых хозяев, кому в пятьдесят седьмом году администрация города безвозмездно раздавала земельные наделы для строительства собственного жилья. Четыре сотки непаханой земли достались мужу бабы Нюры как фронтовику, получившему ранение, контузию и орден Красной Звезды. Многие, кто видел ее сидящей целый день на табуретке в теплом платке и вечных черных калошах на босу ногу, подходили, здоровались, интересовались здоровьем и количеством лет. Но с годами характер ее мало изменился, и с казацкой сдержанностью, поджав бескровные губы, баба Нюра отвечала всегда с неохотой, подолгу и пристально всматривалась в лицо вопрошавшего. Годы свои она прекрасно помнила, а иногда даже сверяла по календарю. Шел ей девяносто шестой, и прожить она собиралась еще минимум лет пять, а то и шесть. В ее роду все женщины славились исключительным долголетием и стойким здоровьем, а одна из многочисленных теток упокоилась в сто четыре года в здравом уме и при памяти.
Согретая на весеннем солнышке баба Нюра сонно щурилась по сторонам, с интересом наблюдала за соседской ребятней.
– Бабушка, с праздником вас, – громко окликнула ее соседка через дорогу.
– Христос воскресе! – улыбнулась та беззубым ртом.
– Я в магазин собралась. Вам нужно чего-нибудь? Хлеба? Молока? – женщина перешла дорогу, подошла ближе.
Все соседи знали: баба Нюра не просто сидит на улице, она ждет какой-нибудь оказии, чтобы попросить купить нужных продуктов. И денежки на этот случай лежали всегда за пазухой, завернутые в чистый носовой платок.