«Зайцем» на Парнас
Шрифт:
Долго в эту ночь, терзаемый горькими думами, злыми комарами, бродил я по глухим заснувшим улицам. Собаки, словно понимая мое настроение, уныло подвывали мне с разных концов станицы.
«Вчера и сегодня»
Столица встретила меня пронзительным звоном трамваев, веселыми рожками автобусов, сутолокой нарядной толпы. Сберегая деньжонки, я часть дороги проехал «зайцем на перекладных» — пересаживаясь с товарняка на товарняк. По карманам мятого пиджака у меня были рассованы полотенце, зубная щетка и рукопись «Карапета», отпечатанная в двух экземплярах.
Эх, и городище! Так вот где находятся самые крупные издательства, живут знаменитейшие писатели и среди них рецензент «Огонька» Л. Ушкин — единственный мой «знакомый». Сумею ли я зацепиться за Москву? Не вышвырнет ли она меня как ненужный хлам? Ладно, Витька, не робей. Умойся на вокзале, выбей из штанов пыль — и айда! Чего терять время?
В справочном бюро я разузнал, как добраться до редакции ежемесячного журнала «Красная новь», адрес которой еще в станице вызубрил наизусть. Солнце блестело в стеклах трамвая, на проносившихся бульварах золотились липы, в ушах стоял праздничный гул. У Лубянки я слез с прицепа и пошел пешком, оглядывая самые высокие дома, читая самые пышные золотые вывески.
Здание редакции, к удивлению, оказалось неказистым, засунутым в узкий вонючий переулок. В полутемном вестибюле дремал небритый швейцар-инвалид, за его спиной на вешалке одиноко желтел прорезиненный плащ. Я торопливо стянул с головы кепку, несмело попросил:
— Можно оставить?
— Чего ж… примем.
И моя обыкновенная, засаленная кепка повисла рядом с чьим-то литературным плащом.
У какого «начинающего» при посещении солидной редакции сердце не скатывалось в пятки? Я через ступеньку шагал по крутой стертой лестнице и с волнением думал, что по ней неоднократно поднимались и Сергей Есенин, и Серафимович, и Бабель, и Всеволод Иванов. Это не харьковский журнальчик «Друг детей»; там печатались лишь заметки никому не известных журналистов. Страницы ж «Красной нови» блистали романами, поэмами современных классиков.
Приемная редакции представляла прокуренную комнату с двумя столами. За ближним из них, заваленным рукописями, возле черного телефонного аппарата сидел патлатый взъерошенный молодой человек в роговых очках, читал отпечатанные листы и жирно вычеркивал что-то пером.
— Что у вас? — бойко спросил он меня. — Стихи?
— Нет… проза, — несколько смешался я.
— Странно, — невозмутимо возразил молодой человек, взбив пятерней упавшие на лоб патлатые волосы. — Обычно в вашем возрасте пишут стихи. Давайте рукопись, через недельку позвоните.
И, словно забыв про меня, вычеркнул новую строчку.
Значит, меня не пустят вон в ту дверь с надписью «Главный редактор»? Может, попроситься? Там сидит один из современных волшебников слова, у которого я тоже учился писать, — Всеволод Иванов. А что я ему скажу? «Разрешите познакомиться. Привез вам рассказ». И все? Робость спеленала мой язык, склеила губы. Ладно, представлюсь, когда примут «Карапета». Сотрудники сами, наверно, тогда предложат.
Денег у меня было — кот больше наплачет, ночевать я отправился на жесткий диван в Курский вокзал. Здесь же в скверике на вокзальной площади и «обедал» — обычно куском хлеба с ливерной колбасой, запивая их изрядной порцией воды из крана в уборной. Чем заполнить бесконечные летние дни? Я ходил по музеям, подолгу торчал в Третьяковской галерее, устроил себе библиотеку у Китай-города. Там, у громадной обомшелой стены, широко раскинулся книжный развал: в палатках и прямо на земле пестрели сотни, тысячи заманчиво развернутых романов, сборников, шла бойкая торговля. По часу простаивая возле букинистов, я с жадностью проглатывал половину какого-нибудь рассказа или отрывок из повести — и так знакомился с новинками советской литературы.
Только на четвертый день осмелился я пойти в «Огонек», чтобы представиться «знакомому» рецензенту. Здесь меня подстерегал неожиданный удар. Когда я спросил секретаршу, как мне увидеть писателя Л. Ушкина, она удивленно подняла узкие выщипанные брови: «Я такого не знаю. Присылал вам рецензию в станицу? Мало ли кто у нас подрабатывает». Выходит, Л. Ушкин был случайный человек в редакции? В самом деле: сколько я перерыл журналов, книжек на развале у Китайгородской стены, но нигде не встречал ни рассказов, ни рецензий, подписанных Л. Ушкиным. Вон какие фокусы случаются в литературе?! А я-то, пентюх, в душе рассчитывал, что он меня и ночевать пустит.
Вся надежда осталась на «Красную новь». Дадут ли они мне аванс под рассказ? О том, что редакции дают, авансы, я слышал еще в Харькове и запомнил на всю жизнь.
Наступил долгожданный день. В автомате я с замиранием набрал номер телефона. Сейчас должна была решиться моя судьба: втайне я надеялся, что передо мной широко распахнутся двери «Красной нови», я получу гонорар под рассказ и сниму номер в гостинице.
Бойкий голос из трубки ответил:
— Вы что сдавали: стихи? Ага, прозу. «Карапет»? Помню, помню: армянская жизнь, строительство электростанции… Как «нет»? О беспризорниках? Гм. — Некоторое время мембрана пусто трещала. — Ваша рукопись еще не прочитана. Позвоните через недельку.
И патлатый молодой человек дал отбой.
Я чуть не уронил телефонную трубку. Неужели в редакции могут обманывать авторов? Ведь точно назначили день!
Где ж мне добывать монету? Придется отказаться от «обеда» и сесть на хлеб и чай. Э, плевать, впервой, что ли? Как возьмут рассказ, схожу в ресторан «Националь», закажу стакан водки и отбивную.
В конце недели мне пришлось продать верхнюю рубаху и «закаляться» в майке. Меня сразу смутил вопрос: как явиться в таком виде к редактору «Красной нови» Всеволоду Иванову? Когда-нибудь да прочитает же он мой рассказ? И, конечно, захочет познакомиться. Сам-то наверняка будет в модном костюме, в галстуке. Не поскользнуться бы мне с самого начала в литературе. Беда, нету знакомых, чтобы одолжить рубаху. Подвел меня Л. Ушкин, подвел. Крепко я на него рассчитывал.
Ночью безбилетников выставляли с вокзала: начиналась уборка. Зевая, почесываясь, мы перебирались в скверик на площадь. Я на все пуговицы застегивал диагоналевый пиджачок, поднимал воротник, нахлобучивал кепку на уши и ложился на скамейке спать. Перед рассветом, когда становилось холодно, вставал и сонно расхаживал по отсыревшим дорожкам, между подстриженных кустов, осыпанных тусклой росой, с нетерпением ожидая утра. Утром пускали в вокзал, и там, сидя на лавочке, можно было еще часа два подремать, словно бы в ожидании поезда. Противная неуемная дрожь мелко била плечи, отзывалась в животе, и я почти бегал по скверу.
Здесь на заре ко мне однажды подошли два милиционера.
— Куда едете? — вежливо спросил старший с грустными, блестящими, как у чахоточных, глазами и поправил кобуру револьвера. — Билет есть?
Я замялся, сбивчиво объяснил, что скоро получу в Москве комнату.
— Кто это тебе ее даст? — бесцеремонно вступил в разговор второй милиционер, ниже ростом, коротконогий, с брезгливым выражением толстых губ. — Ты что: инженер? артист?
— Писатель, — вдруг брякнул я.
Очевидно, такого ответа охранители порядка никак не ожидали.