«Зайцем» на Парнас
Шрифт:
— У вас есть при себе… печатная книга? — спросил старший.
— Пока нету. Но скоро журнал «Красная новь» опубликует мой рассказ.
— Все ясно, — перебил второй и насмешливо скривил толстые губы. — Ты, выходит, из тех писателей, что у нас в общественной уборной все стены поисчеркали нецензурным карандашом? Мы тебя давно приметили: чемоданы у пассажиров изучаешь? Давай меняй адрес, не то мы поможем.
Как известно, спорить с властью опасно, и мне из вокзального скверика пришлось перекочевывать на Чистые пруды: бульвар большой, пустых скамеек уйма.
Три недели спустя в «Красной нови» наконец сообщили, что рукопись моя прочитана и поэтому я могу забрать ее обратно.
— Слабо, — пояснил мне тот же патлатый молодой человек в роговых очках. — Притом тема о перевоспитании беспризорников устарела, как буква «ять». Отстаете от жизни, дорогой товарищ. Сейчас надо показывать строительство заводов, колхозы. Подумаешь: плохо знаете! Съездите в командировку, посмотрите. Кто пошлет? Ну уж это не наша печаль.
Коленки мои тряслись, когда я спускался по крутой лестнице из редакции. Что делать? Максим Горький жил на Капри, а туда наши товарняки не ходили. Поймет ли кто из «фраеров» моего «Карапета»? А главное, на какие шиши жить? Последние дни я и так питался в своей «библиотеке» — у Китайгородской стены. Выбрав на развале книгу побогаче, я начинал ее читать, листая страницу за страницей, и в увлечении «забывал» вернуть торговцу. Затем продавал у Сухаревской башни, а на вырученные деньги устраивал пир — покупал в обжорном ряду щи с требухой или мятую картошку.
Бросить Москву и «зайцем» вернуться в Старо-Щербиновку? Ни за что! Лучше бродяжничать. Притом я уже подал заявление в литературный рабфак; об учебе я еще в станице подумывал. Но как быть с «Карапетом»? Отказаться от всех мечтаний?
И тогда я решил сделать последнюю попытку: разузнал адрес другого писателя из босяков, Алексея Свирского. Он тоже знаменитый, был «золоторотцем», ходил по этапам, в повести «Рыжик» здорово описал беспризорников вроде меня, — глядишь, поможет опубликовать рассказ. Во всяком случае, даст ценный совет — не то, что очкастый секретарь из «Красной нови» или поэт И. Д. Вахрямин. Рискну! Что я теряю? Не примет? Повернусь и уйду. Хоть посмотрю, какой он из себя.
С утра я устроил себе на Москве-реке настоящую баню: постирал майку, носовой платок, помыл и желтые ботинки, давно не чищенные. Расстелив на берегу штаны с пузырями на коленях, я долго лежал на них, пытаясь отутюжить. С н а с т о я щ и м и живыми писателями я до этого никогда не общался, и по дороге на Тверской бульвар, 25, сердце мое колотилось так, словно внутри меня что-то починяли. Чтобы обмылок и полотенце не оттопыривали карман, я завернул их в газету вместе с украденной книгой, которую еще не успел продать. Сверток немного смущал меня: как в баню собрался. Но кому я мог сдать его на хранение? Хочешь не хочешь, а скудное имущество приходилось всюду носить с собой.
Дом, в котором квартировал Свирский, был желтый, низенький, с длинными, почти во всю стену, окнами и стоял в глубине двора. Открыла мне молоденькая домработница в белом фартуке.
— Вам Алексей Иваныча? — спросила она, без особого доверия оглядев мой засаленный, изжеванный пиджак, надетый прямо на свежевыстиранную и еще не совсем просохшую майку. — Обождите. Сейчас позову.
Меня вдруг охватили сомнения. Чего приперся? К т а к о м у человеку! Кто я? Автор «слабого» рассказа, который отказались печатать. Может, смыться, пока не поздно?
Обитая клеенкой дверь распахнулась, вышел Свирский: я помнил его портреты. Известный писатель оказался обыкновенным человеком, а ростом ничуть не выше меня, только гораздо плотнее. Волосы у него были пышные, седые, а усы черные, точно начищенные ваксой, и такие же черные, очень живые глаза. Темно-синий шевиотовый костюм свободно облегал его коренастую фигуру, полотняная вышитая сорочка сияла белизной.
— Вы ко мне?
Какую-то минуту я смотрел на него, как на памятник, потеряв дар речи.
— Пишущий, наверно?
Слова его будто толкнули меня в бок. Что же это я в самом деле? Ведь Свирский подумает, что перед ним истукан.
— Я читал вашего «Рыжика», — торопливо заговорил я, покраснев от своей оплошности, забыв поздороваться. Я опасался, что Свирский не станет меня слушать, уйдет, и старался не сбиться с заученной речи. — Я жил в детдоме возле Ростова-на-Дону, где вы написали свою первую книгу про воровские трущобы… помните? В Новочеркасске жил. Я вам принес свое сочинение про беспризорников, если можно, прочитайте.
Откажет? Не возьмет? Ну что ему просьба бродяги парня в проеденном пылью пиджачке, надетом прямо на майку? Небось давно забыл, как сам ночевал по базарным рундукам, за гроши нанимался на поденку. Вон каким барином выглядит! Маститый писатель! И, не зная, чем бы убедить Свирского, я добавил:
— Скажете потом, стоит мне писать или нет.
В душе я нисколько не сомневался, что писать мне безусловно «стоит», но боялся показаться хвастливым. Надо было произвести благоприятное впечатление — это главное. Свирский подумает: «Вот какой скромный молодой человек» — и порекомендует рукопись в журнал. Он пристально посмотрел на меня: у него был испытующий взгляд человека, привыкшего быстро, с ходу давать оценку встречным.
— Скажите, а почему вы решили писать рассказы?
— Тянет… да и все.
— В таком случае, что бы я вам ни посоветовал, вы все равно не бросите писать.
Этой фразы я совершенно не предвидел и поэтому не заготовил на нее заранее ответа. Спина и руки у меня вспотели, я стоял и молчал. Свирский взял мою рукопись, бегло перелистал.
— Ладно, оставьте.
— Когда можно за ответом? — обрадованно спросил я, готовый ждать хоть месяц.
— Да зайдите… послезавтра во второй половине дня.
Я ушам своим не поверил. Свирский даже подал мне на прощанье руку — небольшую, широкую и сильную.
На улицу я вышел радостно взволнованный, размахивая газетным свертком с полотенцем и книгой. Вот он каков, автор прославленного «Рыжика»! Год назад я лишь мечтал о таком знакомстве, а нынче сам с ним разговаривал и даже пожал руку! Что-то Свирский скажет мне в следующую встречу? А вдруг назовет графоманом? Неужели тогда бросать литературу?
В назначенный день я вновь явился на Тверской бульвар, нажал кнопку звонка. Молоденькая домработница на этот раз приветливо улыбнулась мне и пригласила в квартиру. Свирский, выбритый, одетый в дорогую шерстяную пижаму, встретил меня в гостиной — небольшой комнате с резным дубовым буфетом, мягкой старинной мебелью и круглым столом, застеленным кремовой полотняной скатертью. Он усадил меня на диван, придвинул хрустальную вазу с яблоками: