Зазеркальная империя. Гексалогия
Шрифт:
– Еще прадедушка покойный начал собирать, да и дедушка Алексей Львович изрядным библиофилом был… А кое-что и от прежних Чебриковых осталось: с восемнадцатого века самое ценное сберегал и… Не все, конечно, сохранилось, но придется, видимо, дополнительный флигель пристраивать, – пожаловался Чебриков своим «экскурсантам». – Не рассчитал я, похоже, с площадями… Благо место позволяет, – он подвел Владимира и Берестова к окну, выходившему в огород. – Метров двадцать до соседского забора, видите? Я тут провел кое-какие геодезические изыскания…
Пшимановский,
За ароматным чаем с местным смородиновым вареньем (о его происхождении хозяин, живший бобылем, предпочитал особенно не распространяться, но Бекбулатов со стариком тут же перемигнулись, пряча понимающие улыбки), более чем великолепным на вкус, разговор снова свернул на воспоминания и затянулся, подкрепленный появившейся вслед за чаем наливочкой, дотемна.
– Слушайте, граф! – встрепенулся наконец Владимир. – Разговоры, конечно, разговорами… Вы выбрали жизнь отшельника, что я, кстати, целиком и полностью одобряю и немного вам завидую, но я, как бы это выразиться, отсутствовал на родине почти год… Боюсь оказаться неблагодарным гостем, но мне необходимо в Санкт-Петербург!
Петр Андреевич неторопливо нацедил в крохотные хрустальные с золотом рюмочки рубиновую тягучую жидкость и проговорил:
– Я, знаете ли, не советовал бы вам, Владимир До-влатович, торопиться с возвращением… Петербург нынче не тот, сударь. После покушения на государя императора…
23
Ладыженский оттолкнул от себя план Санкт-Петербурга, размалеванный разноцветными карандашами, словно детская книжка-раскраска, и поскреб в затылке.
– Ну… Я не знаю. По-моему можно рискнуть…
– Почему это рискнуть? – вскинулся лейб-драгунский ротмистр Щербатов, однополчанин Кирилла. – Какой здесь риск, господа? Да мы одним ударом свернем рыжему выскочке шею!
– Я тоже «за», – пробасил штаб-ротмистр Новосильцев. – Чего турусы на колесах разводить? Один раз живем…
– Погодите, погодите, – остановил всех худощавый и изящный граф Никита Романович Толстой, полковник и командир третьего батальона Измайловского полка, поправляя на переносице свои аккуратные очки в металлической оправе, делавшие его похожим на школьного учителя. – Мы же не можем на сегодня заручиться поддержкой ни одного из гвардейских полков, не говоря уже об армейских. Вот вы, Александр Павлович, сможете, к примеру, вывести из казарм своих «царицыных улан» с полной выкладкой и на боевой технике?
– Нет, – безмятежно ответил Бежецкий и улыбнулся. – Не смогу.
– Вот видите? – указал на него Толстой. – О чем же можно говорить, когда даже князь Бежецкий не может гарантировать поддержки своего полка?
Александр снова улыбнулся.
– Я не могу вывести свой полк на улицы, – он сделал паузу, – потому, что не считаю для себя возможным приказывать своим подчиненным в таком деле, в котором решающим фактором является честь и совесть отдельного человека. Но могу гарантировать, что мой полк не поднимет оружия против нас, если… подчеркиваю – если, мы, здесь сидящие, и наши сторонники решимся выступить против узурпатора. Я думаю… – В комнате поднялся ропот, и Бежецкий вынужден был повысить голос. – Я думаю, что мои однополчане, находящиеся здесь, это подтвердят.
С мест раздались крики «Да, да, конечно!», а экзальтированный поручик Лихонос даже зааплодировал.
– Более того! – Александр жестом руки призвал собравшихся к тишине. – Мне кажется, что большинство из собравшихся здесь офицеров гвардии может сказать то же и о своих товарищах…
Ответом ему снова были одобрительные выкрики.
– Но собравшиеся здесь офицеры представляют далеко не всю гвардию, князь! – снова взял слово граф Толстой. – К примеру, я не вижу здесь ни одного офицера из Флотского экипажа. Нет павловцев, литовцев, московцев, конногренадер… Не вижу ни одного гродненского гусара, да и гусар вообще…
– Врете, Никита Романович! – тут же откликнулся князь Багратион-Мухранский, поручик лейб-гусарского полка, откровенно скучающий где-то в задних рядах: сегодня, в отличие от привычных сборищ, вина не подавали. – Тут мы, лейб-гусары!
– Прошу прощения, Петр Сергеевич, – извинился Толстой. – Я вас не заметил.
– Охотно извиняем, – тенорком пропел штаб-ротмистр фон Граббе, тоже носивший красный мундир. – Всем известно, что вы, граф, слабы…
Никита Романович побагровел:
– Что вы имеете в виду, барон?..
– Зрением-с! – нахально заявил гусар. – Всего лишь зрением!
– Прекратите, господа! – вынужден был вмешаться Ладыженский. – Только ссор и поединков нам с вами недоставало!
– Нет, пусть он скажет прилюдно, что именно имел в виду! – продолжал кипятиться граф, натерпевшийся уже предостаточно от задиристых гусар. – Я, знаете ли, не привык терпеть от какого-то колбасника…
– Это кто здесь колбасник? – вскипел в свою очередь фон Граббе, действительно имевший немецкие корни, причем весьма сомнительного происхождения, не исключено, берущие свое начало и от упомянутой Толстым профессии, не слишком уважаемой в дворянской среде.
Забияк удалось утихомирить лишь общими усилиями, и то только когда Бежецкий с Ладыженским дали обоим забиякам слово дворянина, что выступят секундантами на поединке лейб-гусара с измайловцем, буде кто-нибудь из четверых останется в живых после «дела» и не потеряет к оной кровавой забаве интереса.