Здесь и сейчас
Шрифт:
Я гляжу на Итана: лицо у него подозрительно довольное. Такое впечатление, будто они с продавщицей сговорились. Но он с невинным видом пожимает плечами.
Хватаю купальник и бегу к кабинке в углу.
Господи, чего это ты? Делов-то! Он все равно скоро увидит меня в купальном костюме. Но щеки горят, когда я пытаюсь задернуть занавеску так, чтобы не было щелей. Почему это в примерочных всегда такие отвратительные занавески? Никак не закрыть без единой щелки!
Торопливо скидываю одежду и натягиваю эластичные плавки. На них внутри бумажная этикетка, которая шуршит
Да так ли необходимо самой смотреть, как это на мне? Думаю про Итана, стоящего там, у прилавка. Да плевать, все нормально.
– Ну как, подошел? – слышу громкий голос продавщицы, стоящей рядом по ту сторону занавески.
– Мм… Ничего, нормально.
– Да что вы там прячетесь? – рокочет она. – Выходите, посмотрите хоть на себя!
Окидываю себя взглядом: кожа синеватая, в каких-то пятнах. Очень мило.
В этом городе на берегу океана все такие отвязные, расслабленные, безмятежные. Народ ходит обедать в плавках и в бикини, которые раза в два меньше этого купальника. Наверное, и в церковь ходят полуодетые. Привыкли выставлять все напоказ: и что внутри, и что снаружи. А я привыкла все про себя скрывать.
Выхожу. Стараюсь не очень сутулиться и ежиться.
– А что, очень даже неплохо! – восклицает продавщица.
Кошмар продолжается: она вертит меня со всех сторон, чтобы разглядеть под всевозможными ракурсами.
– У вас потрясающая фигурка! – кричит она на весь магазин, так что я вздрагиваю.
Гляжу на Итана. «Ну, ты только посмотри на эту бабу», – говорит мой смущенный взгляд.
Но надо же, и у него почему-то тоже красный румянец на щеках.
Уходим из магазина с полной сумкой, не забыв положить в нее и рубаху с бахромой, а также огромные темные очки.
Мы шагаем вдоль пляжа, Итан ликует, да и я улыбаюсь до ушей.
– В жизни не получал такого удовольствия от магазинов! – говорит он.
Находим местечко, где можно перекусить бургером с молочным коктейлем, прямо на берегу. Расправившись с едой, мы с Итаном спускаемся к воде и сбрасываем обувь. Я закатываю спортивные штаны до колен, он свои, и мы заходим в воду.
Вода мягкая и прозрачная, солнечные лучи достают до самого дна. Я погружаю носки в мелкий песок и стараюсь не думать ни о чем, кроме этого удивительного, щекочущего пальцы ощущения.
Итан берет меня за руку. В первый раз он делает так, если не считать тот случай, когда тащил меня через окно или брал меня за руку, чтобы успокоить, когда мне было совсем плохо. На этот раз он берет меня за руку просто так, потому что ему это приятно.
Я сама наслаждаюсь прикосновениями его ладони, его пальцев, его руки. Тяну его глубже в воду. Плевать, что штаны замочу. Это даже приятно. Тем более что у меня теперь есть во что переодеться.
Мы заходим в воду до самого пояса, одежда тяжело обвисает, а на душе легко, так легко, как никогда еще
И тут накатывает первая, довольно приличная волна. Я кричу, Итан смеется, и мы оба ныряем под нее. Потом выныриваем, отфыркиваясь и смеясь.
Заходим еще дальше и долго качаемся на волнах. Мне известно, что под водой водятся всякие страшные твари с острыми зубами и разными щупальцами, которые жалят чуть не до смерти. Но я их не боюсь. Поверхность воды совсем спокойная и кажется мне восхитительной, и сейчас мне в этих страшилищ не очень верится.
Наконец мы выходим из воды, мокрые и довольные, и ложимся на горячий песок. Лежим так довольно долго в ожидании, когда солнечные лучи нас немного подсушат.
Итан приподнимается, опираясь на локоть, и склоняется надо мной. Пальцы его гладят мою руку. Он задирает кверху мою влажную, соленую майку до самых ребер и изучает эту часть моего тела. Проводит ладонью по бедрам, касается пупка.
У меня перехватывает дыхание.
– Ты так дойдешь до того, что трудно будет остановиться, – говорю я.
– Уже трудно, – отвечает Итан.
Он садится, и я гляжу на его сильную спину, на ремешок его пятнистых, военного стиля штанов. Я много раз хотела спросить его про эти штаны, но все стеснялась. Когда задаешь вопрос, это всегда влечет за собой встречный вопрос, так что я так и не решилась. Тем более что это один вопрос из тысячи, которые я не позволяла себе задавать.
Я тоже сажусь.
– Откуда у тебя эти штаны?
Щекотливость ситуации столь очевидна, что я с трудом не сбиваюсь, все слова выстраиваю как полагается.
Кажется, Итан тоже слегка прибалдел.
– Что ты сказала?
– Штаны. Ты всегда их почему-то носишь.
– Ну… – Итан смотрит на штаны. Он никогда и виду не показывал, что стесняется этих штанов, но сейчас, похоже, немного есть. – Мой дедушка в тридцатых-сороковых годах прошлого века был членом Сил самообороны Ирландии. Это его штаны.
– Да ты что?!
– Ага. У меня и кокарда его есть. Его отец, мой прадедушка, воевал во время войны за независимость Ирландии. Потерял там руку. У папы где-то хранятся его медали.
– А отец, чем он занимается? – спрашиваю я.
– Работает бухгалтером. – Лицо Итана при этом становится кислым.
– А мама? Она у тебя дизайнер, это правда?
Я беру его за руку и чувствую себя щедрым миллионером, только у меня вместо денег вопросы.
– Ну да, – пожимает плечами он. – Она тоже из очень непростой семьи.
– В каком смысле?
Итан поворачивает лицо к солнцу:
– Ее отец – венгерский еврей. В тысяча девятьсот тридцать девятом году его с женой отправили в нацистский концлагерь. А в тысяча девятьсот сорок первом дедушка оттуда бежал. Он пытался спасти и жену, но она все-таки умерла. Дедушка прошел всю Европу, прятался в лесах, переплывал реки и так добрался до Парижа. До конца войны участвовал в Сопротивлении, а потом переехал сюда.
– Грустная история.
– Но со счастливым концом. Он женился на моей бабушке, основал свое дело, у него были дети и внуки.