Здравствуй, ад!
Шрифт:
Марк Хитров не уважал Вошу Порокина. Он утверждал, что Воша и ему подобные превратили некогда святое дело наркомании в дерьмо, проституировали в службу, в кал, прозябание, добрачное баловство, в петтинг, липкую муть вместо радужного ада или горячечного бреда.
Марк Хитров презирал Вошу Порокина. Он припоминал те времена, когда Воша прыщавым юношей ходил у него в наркотических шестерках. Он помнил славные времена ширяния в клозетах, славные времена отпетых наркоманов Котлограда, а не сопляков с
Возможно, что он врал, Марк Хитров. По словам бывалых наркоманов, он ухитрялся собирать и на дерьме пеночки, безбожно спекулируя торчевым сырьем. Завязав с иглой, Марк Хитров переквалифицировался на йогу. Там он тоже продавал и перепродавал: книги, рукописи, самодеятельные «посвящения в Тантру» и, наконец, в итоге продал своего Учителя, того, кого называл с огромной буквы «У».
Он был злобен, одноног, злопамятен и коварен, Марк Хитров. Он имел зуб на весь мир, включая Вошу. Но с Вошей не стал связываться: к чему хлопоты, когда есть пьяный Сэнди — пьяный я?
Мы пришли к рыбьеликой, рыбьеокой, рыбьегласой, рыбьевласой Тане-Пятой, выставив бутылки на стол. Кроме нас, у Тани были Дусенька и Ванечка.
— Подкурить не найдется? — спросил я Ванечку, когда было выпито по первой.
Ванечка истово вымолвил:
— Нет.
— Нет, нет, старик, ничего нет, — поддакнул Воня.
Мы продолжали пить. Ванечка и Воня удалились в другую комнату, чуть погодя уплыла и Какаша… Зайдя туда минутами пятью позже, я застал всю честную компанию за увлекательным занятием: торопливо-деловито набивались анашою папироски.
— Хор-рошенькое дельце, — сказал я угрюмо-угрожающе и вернулся к пьющей компании.
— Суки! — подумал я, взбесившись. — Решили себе устроить кайф. Так бы и сказали сразу же. Что же тихарить? Ладно, теперь уж покейфуете, ужо…
Я вернулся к милым анашистикам.
— Так, значит, нечего курить?
Старик, наркотиками не делятся, — пропиздел Воня. Он и здесь морализировал!
— Хорошо, — сказал я. — Кейфуйте!
Несколько рейсов было сделано мною туда-сюда. К горлу подкатывалась злость, подогреваемая портвейном.
— Вот что, подонки, — наконец сформулировал я свои подспудные намерения. — За это бьют морду, за такие вот дела.
Я предложил Ване с Вонею драться, один против двоих. (Воша прочно засел в сортире, разрабатывал свои кодеиновые заднепроходные копи.)
— Подонки! — загорланил я. — Засранцы! Говнюки!
Они забрались на диванчик с ногами. Я, словно маятник, мельтешил туда-сюда, предлагая драться. Дуся и Какашенька сидели вместе с джентльменами. Воша по-прежнему тужился в клозете.
— Тьфу! — Плюнув в сердцах, я ушел к пьющим. Потом сказал Анрику:
— Будь другом, подсоби. Я предлагаю фору: пусть трахнут меня бутылкою по черепу. Но — один раз. А потом мы станем драться.
Анрик
— Они не принимают.
Я взъярился и пошел сам. Вся компания последовала за мной. Им было весело, еще бы! Прекрасный спектакль на дому, не отходя от кассы. Иногда от смеха Анрик плюхался на пол.
— Раз вы не хотите драться, — вещал я, — мне придется обоссать вас. Дамы, за грубое слово — пардон!
Дамы безмолвствовали.
— Будьте же добры, не закрывайте ваших кавалеров, — обратился я вновь к Дусе и Какаше.
Безмолвствуя, как пушкинский народ, они прикрыли юбками своих кавалеров.
— Нехорошо, — твердил я. — Вы же сами понимаете, нехорошо и не прилично в присутствии дам мочиться… Тем более — на кавалеров. Да и капли могут попортить диван… Эй вы, сойдите на пол, кому говорю!
Разумеется, никто не сошел. Появился облегченный Воша, похудевший килограмм на пять, добыл-таки кодеин из задницы. Он стал о чем-то толковать мне.
— А вы молчите, Воша! Ваше место — клозет, здесь вы не у дела! — вежливо парировал я и снова заорал:
— Эй, слезайте!
Я еще долго бесновался. Был великий смех. Во время метаний из комнаты в комнату я не забывал извиняться перед Танею-Пятой, именинницей, хозяйкой. Ведь все происходящее никоим образом ее не касается. Мы даже ухитрялись поддерживать светскую беседу: о стихах обериутов, о Вагинове…
Узнав, что кандидаты на мочепромывание тихонько смылись, я сказал:
— Буду ловить поодиночке. Заводить в подворотню — и — поливать! Вослед за рыцарями удалились дамы.
— Какое хамство! — пискнула Какаша, будучи в дверях.
Мы расхохотались… Разве ж это хамство? Премудрый Анрик, когда я остыл, высказал мне общественное порицание:
— Раз обещал обоссать — обоссы!
Он был прав. Недаром во всем Котлограде не было каббалиста, равного ему. Через неделю до меня дошла версия, рассказанная Вошей: мужественный, несгибаемый, брутальный Воня садился на пол, предлагая мне:
— Мочись, не ломай кайфа!
И я, испугавшись, побоялся сделать это… Так, на опыте, я убедился в мудрой правоте народной поговорки: «Ссы в глаза — все божия роса!»
К Тане-Четвертой, разумеется, в тот вечер я так и не пошел. Да и вообще с тех пор не бывал в дальних краях Тани-Пятой.
— Смердит шудрами, — пояснял я.
…О том, что можно торчать на аспирине, я узнал из повести «Обыкновенное убийство». Это было точно божий дар, посланье свыше: я находился в страшной заднице, без денег, без выпивки, без анаши. Одни лишь дамы радовали, да и то не ежедневно.