Здравствуй, ад!
Шрифт:
— Ну, вот я и пришел, — начал речь Спаситель. — Я вернулся, как обещал… Вы не рады?.. Убийства, братья, неопасны. Жизнь гораздо более мучительная смерть. Не бойтесь! Убивайте сами, своей волею. Я разрешаю и самоубийства. Все грехи вашего мира я беру на себя. Начинайте ж! Давным-давно пора!
Я сам слышал эту краткую проповедь. Произнесена она была возле пивного ларька, перед серою очередью, в половине шестого, под вечер. Сначала ОН подошел к нам, терпеливо стоящим за кружкою пива и, поискав глазами, стукнул ломиком человека в шляпе. Когда тот упал, Спаситель встал на труп одной ногою, оперся о ломик, подмигнул — но вовсе
Никто из нас не начал. ЕМУ не верили, не решались поверить, так же как и поверить себе. Наверное, каждый думал или предчувствовал, что ЭТО придет, рано или поздно. Но трудно было отказаться от инерции, осознать, поверить:
— НАКОНЕЦ-ТО НАЧАЛОСЬ!
Спаситель ушел, оставив труп. Мы стояли, словно ослы. Больше того, даже очередь наша не развалилась. Двое деловито оттащили мертвеца в сторонку, чтоб не путался под ногами, и вернулись в очередь. Но мы позволили им принять свою дозу без очереди.
Позже я узнал, что в тот день Спаситель произнес еще несколько проповедей, не то пять, не то семь. Он не повторялся, но каждый раз говорил примерно одно и то же: «убийства неопасны», «жизнь гораздо более мучительная смерть» и «наконец началось!».
На следующий день Спаситель исчез из Котлограда. Вслед за его отбытием убийства прекратились. Но ровно на день. Ибо на день десятый, действительно, началось.
Вначале были простые убийства. Большей частью — даже самоубийства. Топились, вешались, бросались под машины, регулярно работающий общественный транспорт, под электрички и поезда метро, но чаще всего почему-то под такси. Вообще-то служба продолжалась как ни в чем не бывало, лишь с небольшими перебоями: сказывалось отсутствие уже убитых и покончивших с собой. Выходили газеты, калякало радио, радостно и бодро освещая трудовые будни Котлограда и страны. Были передачи «Служба хорошего настроения», шли эстрадные концерты, без опозданий приходили поезда. По слухам, Спаситель побывал до нас в Дите, а после нас отправился в Стигийские болота. Но мне кажется, что начал ОН у нас, в Копите, — по традиции.
Пожары начались на тринадцатый день Пришествия. На Главном проспекте и на окраинах Котлограда весело плясали красные языки пламени. Отдельные кварталы выгорали дотла. На следующий, четырнадцатый день начались массовые убийства. Шла резня, поголовная, пьяная, мерзкая. Почти целые сутки, с шести утра и до четырех пополуночи.
Радио перестало вещать на пятнадцатый день. Типография газеты «Совесть», вместе с Домом печати Люциферовой, превратилась в головешки с уголечками. Многие казенные учреждения обратились к той поре во прах. Магазины жгли лишь после тщательнейшего разграбления. Подвоз продуктов прекратился. Вокзалы были блокированы, поезда пускали под откос еще на подходе к Котлограду, в пригородах. Что там творится в Стигийских болотах, ведал только Бог да Люцифер. А может, и они, хозяева, не ведали. Ведь наставали дни последние Последнего Конца.
На котлоградских улицах громоздились трупы, обломки машин, всяческое барахло, порванные книги и газеты. Время останавливалось, замедляя бег свой, тормозился его маховик под рукой ликующего Калачакры. Иногда над городом, в черном небе, вспыхивали какие-то странные знаки, таинственные письмена. Не кохау ронго-ронго, не деванагари, не клинопись, не древнееврейские или арабские закорючки. Нечто ИНОЕ. Совсем ИНОЕ…
То и дело громыхали взрывы. Откуда появилась взрывчатка? Ведь взрывчатые вещества были на строжайшем учете. Или это начали действовать военные? Над Котлоградом повис удушливый запах гари и гнили, покрывая здания, обломки, трупы, людей, прячущихся в трущобах, душной пеленою, будто пленкой в саже. Наставал КОНЕЦ. Это стало ясно любому дурню, когда начали оживать трупы.
Тротуары лопнули на семнадцатый — или двадцатый? — день. Разве кто вел счет времени? Тем более, что над городом висела, застив солнце, мрачная пелена. Асфальт набухал, пыхтел, сочился мрачной грязью. И, треснув, смачно смердел могильным запахом. А потом, когда камень расступился, оттуда, из-под земли, полезли трупы. Этакие славные кадавры! Они оживали не сразу, не вдруг. Тут так же, как и в выборе первых жертв Спасителем, была какая-то странная избирательность. Оживали умершие от рака. От других мучительных болезней, а потом — от болезней немучительных. Неожиданно, вдруг числом за миллион, воскресли умершие с голоду. Вслед за ними пачками полезли самоубийцы. Всех мастей, возрастов, способов сведения счетов с жизнью.
Посиневшие утопленники. Трупы с перерезанными глотками. С черепами, раздолбанными выстрелом из пистолета или винтовки. Повесившиеся, с вывалившимися языками. Я разглядел нескольких знакомых: Аронсона, Дину… Сэм Хинский, видимо, воскрес в Главном Котле… Самый удивительный вид был у тех, кто бросался под поезд: обе половинки двигались рядышком: одна, подрыгивая, колотясь культяпкой об асфальт, другая — шагая на собственных ногах.
— Анна Каренина! — выкрикивали верхние половинки. А нижние деловито и молча шагали рядом с ними. Парад самоубийц длился часа три… Зато шествие расстрелянных длилось в течение дня. Они шли тысячами, плотным строем, в ногу, с песнями, разбиваясь на отряды, колонны, полки: по процессам, эпохам, столетиям.
Затем из-под земли появились умершие своей смертью. Не по болезни, не убитые и не самоубийцы. Право, их было так немного в сравнении с теми, кто умер за казенный счет. Все ожившие трупы двигались, толкались, некоторые мрачно острили. И хотя убийства в Котлограде прекратились, трудно было отличить, кто в городе еще жив, а кто мертв.
На какой-то день (тридцатый? сотый? время окончательно остановилось, так же как и солнце, мертво светившее из одной и той же точки) внезапно заговорили репродукторы. Сначала раздался трубный звук: его транслировали по всему городу, возможно, по всей стране, по всему миру. Труба трубила и трубила, последние покойники — предатели, палачи, должностные лица — повылезали из своих, как правило, отлично оборудованных могил. Под неистовый звук трубы все население Котлограда покинуло последние дома и руины: они тотчас же вспыхнули, загоревшись сами собой. Все мы, вперемежку с ожившими покойничками, вышли на голую серую почву, в дырах ям, в обломках, черепках. Точно так же было везде, во всех городах, по всем землям планеты. Я это чувствовал, я это ЗНАЛ… Ад подводил итоги. Наставал срок Страшного Суда.
Но, честное слово, он был совсем не страшен, этот Страшный Суд. Ни капельки не страшен по сравнению с тем, что было прежде, с тем, что называлось таким степенным и солидным словом:
— НОРМАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ.
…Близились знамена Царя Ада…