Здравствуй, брат мой Бзоу
Шрифт:
— Бзоу! — рассмеялся Амза, стараясь высмотреть в тёмных переливах своего друга.
Вскоре поднялся и сам дельфин.
— А я думал ты спишь. Или с девушками краснеешь! — улыбаясь, юноша гладил мордочку афалины. — Слушай, какой всё-таки длинный нос у тебя! Длиннее, чем у дяди Батала! Знаешь, когда ты стоишь вот так, — Амза отвёл нос дельфина в сторону, поставил его вертикально, — ты похож на плавающую бутылку.
Бзоу мотнул головой, нырнул; поднявшись, облил юношу.
— Ах, ты!
Амза потянулся к дельфину, но не успел его схватить; в этом движении лодка наклонилась до того низко, что пришлось из неё выпрыгнуть — в одежде. Выбросив на корму сапоги и брюки, юноша продолжил ловить Бзоу; тот проплывал чересчур быстро, пусть и вблизи — дразнил.
Рассвет вскрылся над тихими холмами. В море входили сотни мягких стройных солнечных лучей; они чередовались, наклонялись и порой казалось, что свечение идёт со дна, так как указывали они в одну точку снизу. Амза наблюдал за изменчивыми узорами, старался реже подниматься за воздухом. Если б только мог он дышать так же редко, как Бзоу! Стать дельфином. Сложить руки плавниками; отбросить ноги, а вместо них отрастить хвост. И плавать с игривыми морскими братьями. Как и прежде ловить рыбу, но теперь никогда не покидать диковинный водный мир.
Мысли эти прервала боль. Амза поначалу не понял её и лишь напрягся. Потом ощутил, как от правого плеча по телу расходится колючий жар. Заметив, что юноша в игре не так активен, как прежде, дельфин его укусил. Молодой Кагуа был равнодушен к испытанной боли, но удивился ей и не знал, что делать. Всплыл, выбрался на лодку; стал ощупывать укус — пять крошечных углублений на коже, из которых поднималась тёмная кровь. Плечо было стянуто, будто его ушибли камнем.
— И зачем? — промолвил Амза.
Он заметил, что руки дрожат. Нужно было успокоиться. Вздохнув, юноша присел на скамью. Бзоу плавал возле лодки. Размахивая хвостом, афалина вертикально поднимался из воды — выглядывал за борт; дважды аккуратно ткнул юношу. Плавая кругом, дельфин продолжал высовываться: то с боку, то с кормы. Вобрал воду и хотел облить Амзу, но передумал; в итоге пустил до того слабую струю, что та лишь заструилась по его длинному подбородку. Юноша улыбнулся:
— Да… Тяжело тебе без слов. Так бы уж извинился — мол, прости, не рассчитал, и всё. А тут вон — крутись, вертись.
Дельфин дёрнул плавником; выставил голову. Юноша погладил его гладкую кожу.
— Ладно. Прощаю. Но чтобы такого больше не было!
Едва юноша, махнув ладонями, обрызгал афалину, тот перевернулся, исчез в воде, а потом высокими дугами запрыгал возле лодки. Амза, удерживаясь от волн, смеялся. Игры продолжились.
Возвращаясь на берег, юноша удивлялся начавшемуся смущению. Ему было неловко, неудобно, будто он оказался в чужом теле, в чужой жизни. Тут были грусть, растерянность, тревога. Амза спешно привязал лодку; не оборачиваясь, заспешил к дороге. Хотелось забыться. Забыть всё. Прежде всего — себя. «Какие странные чувства… С чего бы этого?» Амза видел, как опускается на землю сапог, как мнётся трава, но это всё было чужое. Руки, зуд в плече, лицо — чужие. Казалось, что покой уже не возвратится. Увидев завтракающую бабу Тину, зевавшего Валеру, юноша остановился; понял, что наваждение ослабевает.
Хибла, сидя у стола, мельчила для аджики перец: на широкий гладкий камень с овальной выемкой укладывала стручок и растирала его другим камнем. Труд долгий, утомляющий; Хибла часто вытирала лоб и шею полотенцем, ворчала, а порой, без злобы, подпинывала ходивших в ногах куриц.
Вдоль тропы от апацхи до душевой росли мимозы. Амзе нравилось в быстром шаге задевать их рукой, и смотреть, как они покорно опускаются ему в след: складывают многопалые листки (будто продолговатые зелёные бабочки, севшие к земле); и обмягчаются (в лёгком обмороке). Это было забавным, но опасным делом — баба Тина не разрешала так обращаться с нежными цветами, ругалась.
Во дворах, где жила скотина, мимозу срезали, так как скот этим цветком травился, порой до смерти.
В третье воскресенье июня Валера с сыновьями ездил на арху. Нужно было пасынковать кукурузу (срезать от корня малые отростки, чтобы все соки земли поднималась только для главного початка).
В окрепшем солнце приходилось поливать капусту на домашнем огороде. Амза подкапывал картошку.
Соседская шелковица предложила свои плоды — продолговатые розовые ягоды, собранные из множества комочков; мягкие и сладкие. Жёлтыми цветочками украсилась дыня. У Турана в саду зацвёл олеандр; баба Тина, как и в прошлые годы, говорила брату, что не станет к нему ходить из-за этого куста — в его запахе у неё болела голова. Туран смеялся в ответ, а баба Тина угроз своих не выполняла — частенько спешила к нему, чтобы рассказать недавние пересуды и заодно покушать. Потом, действительно, мучилась головой.
Даут пробовал первый из созревших персиков. На невысоких деревьях плоды вырастали скромными, но сладкими. Мягкие, в укусе истекающие нектаром, персики были любимым лакомством старшего сына Кагуа.
— Да… лето! — шептал Амза и грустил, понимая, что три года не видеть ему, как цветет Абхазия, не вдыхать её запахов, не трогать её земли.
По-прежнему лучшей забавой для Бзоу было подплыть к другу с неожиданной стороны и мягко ткнуть его в спину или в руку. Амза привык к подобной игре; порой изображал испуг: вздрагивал, вскрикивал. Дельфину такой ответ нравился большего всего; он радовался, переворачивался с боку на бок, потом исчезал, чтобы вновь напугать Амзу.
Теперь юноша понял, что странные щелчки исходили от дельфина, но зачем и как он их издавал, Амза не знал. Не могли этого объяснить и сельские старики. Ахра сказал, что так дельфин узнаёт, куда плыть и чего сторониться; ответ этот казался забавным, но бессмысленным.
В последний день июня братья Кагуа следили за дельфиньей охотой. В то утро Бзоу не встретил рыбаков, и позже к лодкам не подплывал. Амза удивлённо вглядывался в море — надеялся приметить движения тёмного плавника, однако волны оставались пусты.
Зашли в соседнюю бухту. В ней дрейфовали четыре лодки; в одной из них стоял Заур Чкадуа. Рыбаки наблюдали за дельфиньей стаей.
— Вовремя вы! — обрадовался Заур. — Только началось. Вон, чего творят!
Юноша, улыбаясь, смотрел, как несколько дельфинов (семь или восемь) вытянулись в круг и плавали друг за другом, будто устроили праздничный хоровод. Можно было догадаться, что меж ним зажат рыбий косяк. Афалины вскрывали поверхность, дышали, снова погружались; скорость их возрастала. Круг сужался.