Здравствуй, мишка!
Шрифт:
Медведица действительно «плевалась» — она рычала и фыркала, но фырканье и рык приходили ко мне через слюну. Слюна была, как мне показалось, не от бешенства — скорей всего, медведица, только что что-то жевала, а я помешал трапезе.
Рык повторился и, перешел в неразборчивое ворчание. Выдерживать нервы не слишком беспечной родительницы мне не хотелось, и я отступил, отступил рюкзаком назад, не отводя от медведицы глаз.
Самая первая и, пожалуй, самая неприятная минута встречи прошла, и я ощутил у себя на плечах холодный пот. Медведица стояла на месте, а я продолжал пятиться назад, не спуская с нее глаз и что-то стараясь объяснить ей своими глазами.
Что уж говорил я этому зверю про себя, точно
И медведица не кинулась. Она позволила мне отступить. Все так же, не спуская глаз с сердитой мамаши, я отходил и на ходу пытался высвободить руки из лямок рюкзака… Наконец, это мне удалось. Рюкзак плюхнулся на землю. И я почувствовал себя спасенным. И тут, как обычно после неожиданных переживаний, ко мне вернулась шальная смелость. Я категорически отказался дальше отступать. Я присел около рюкзака на корточки и вслух заговорил с медведицей. Содержание этого разговора я запомнил и могу передать его достаточно точно:
— Ну, что ты, глупая! Ну, что... Ну, успокойся... Ну, здравствуй ...
И медведица успокоилась, перестала рычать и водить носом. Тут я осмелел совсем, встал во весь рост и вытянул из пачки папиросу. Чиркнул спичкой. Что уж заинтересовало во мне медвежонка, что его удивило: то ли папироса, то ли спичечный коробок. Медвежонок по глупости сунулся вперед и неосмотрительно подвернулся родительнице под лапу. Не успел я опомниться, как медведица сильным ударом отшвырнула его назад. Медвежонок заскулил, наткнулся на своих собратьев, опрокинулся на спину, собратья тоненько фыркнули, и матери ничего не оставалось, как приняться за наведение порядка. Она повернула голову к своему детскому саду, приподняла лапу — и пискуны мигом исчезли в кустах.
Но сама медведица уходить с дороги пока не собиралась. Она поворчала на кусты, медвежата по одному высыпали обратно на дорогу, весело закрутились вокруг матери и совсем забыли меня. Так и стояли мы на лесной дороге друг против друга: я и медвежья семья; только теперь медведица, видимо высказав и объяснив мне все, что полагалось высказать человеку, нарушившему ее покой, повернулась ко мне задом.
Медведица ушла не сразу — я еще долго видел ее и ее медвежат впереди себя на дороге. Когда беспокойное семейство скрылось, я еще немного подождал, снова вытянул папиросу из пачки, не торопясь закурил и только тогда взвалил на себя рюкзак и медленно побрел к своему дому.
Следы медведицы и медвежат долго тянулись впереди меня и только у ручья свернули в лес. С легким сердцем я посмотрел туда, куда ушли звери, и веселей зашагал по дороге.
Чем была для этой медведицы лесная дорога, которую проложили люди? Автострадой — кратчайшим путем от ручья к ручью? Или охотничьей дорогой по кормовым угодьям? Ведь вдоль дороги обычно чаще встречаются муравейники, вдоль дороги больше грибов. Часто видел я на лесных дорогах, которыми пользовались медведи, и развороченные муравейники и покопы. Часто видел на дорогах и просто следы, прямые, целеустремленные — казалось, зверь в этом случае не интересовался ничем, а просто шел по дороге к какой-то своей цели. И эти следы встречались мне не весной после берлоги, когда звери ходят широко, не во время гона, не в осеннее время, когда медведи забывают до весны свои персональные владения и отправляются на зимние берлоги, а в летнее время, когда неприкосновенность границ каждого индивидуального хозяйства строго соблюдается. Уж как живут-бродят эти медведи, почему другой раз оставляют свои кормовые участки и переходят на новые, хотя и на старых еще хватает корма, я так и не узнал. Не мог я и установить, почему это вдруг медведица, с которой я чуть не столкнулся у Вологодского ручья и которая очень любила копаться в земле и ворошить муравьиные кучи у края дороги, вдруг забывала о муравьях, и о ягодах, что сплошным ковром стелились вдоль обочины, и выходила на дорогу, казалось, просто так — прогуляться, поиграть с медвежатами. А может быть, она, устав бродить по черному темному лесу, выбиралась на дорогу, как выбираемся другой раз мы из темного помещения на улицу, чтобы порадоваться дневному свету.
Такие же, казалось, необъяснимые, бесцельные, с моей точки зрения, прогулки не раз отмечал я и у Черепка, и у Лесника, и у Хозяина, и у Моего Мишки. И все эти прогулки по дорогам и открытым полянам выпадали обычно на ясные солнечные дни. Приняв «солнечные ванны», медведи возвращались на свои лесные тропы, уходили каждый к своей лежке, в свои охотничьи владения, чтобы отдохнуть или продолжить поиски пищи. И ни разу даже во время таких «праздных» прогулок ни один из моих медведей не забрел в хозяйство соседа, не нарушил в течение лета чужой границы. Вот почему я несколько удивился, когда в начале сентября обнаружил следы чужого медведя на поляне, которая до этого принадлежала только Моему Мишке.
Следы остались на поляне широкой бороздой в пожухлой траве. Медведь пришел откуда-то из тайги, обошел поляну и повернул обратно в ту сторону, откуда пришел. Зверя не интересовали ни старые гнилые пни, ни ягоды, ни муравейники, казалось, что он что-то искал, но так и не нашел. Кто этот зверь и откуда? След медведя меньше, чем у Хозяина, но крупней, чем у Лесника. Куда он отправился дальше? Из леса незнакомый зверь спустился к озеру, обошел его по высокому берегу, также не обратив внимания ни на муравейники, ни на ягоды, и вышел на Черепово.
На Черепове я отыскал свежие следы Черепка. Черепок был на месте. Незнакомый медведь обошел поляну и, круто повернув, вернулся обратно в еловый лог... И только здесь меня осенило: «Овсы, конечно, овсы!». Зверь отправился искать овес, который еще в прошлом году сеяли и на Черепове, и на той поляне, где встретился я с Моим Мишкой.
Еще в прошлом году медведи по осени навещали поля, где вызревал овес, мяли хрупкие стебли и сосали восковые метелки. В этом году овса никто не сеял — люди из деревни ушли. Но зверь помнил и отправился на поиски по старой памяти, ничего не нашел и вернулся в лес. Вот почему медведь шагал так целеустремленно, не обращая внимания ни на ягоды, ни на муравейники.
Первый раз медведя на овсах я видел еще тогда, когда увлекался охотой. Друзья уговорили меня поохотиться на медведей, я согласился и устроил себе на дереве настил-лабаз из прочных жердей. Здесь, на дереве, с ружьем в руках я и ждал с вечера зверя. Правда, медведь вышел тогда из леса к другому краю овсяного поля и оставил меня в дураках. Сначала я расстраивался, переживал, что так неудачно закончилась моя охота, но потом был рад, что не привелось стрелять в зверя, что зверь остался жить.
Не стал я стрелять и в медведицу, что ходила на овсы днем, открыто, прямо через деревню, не обращая внимания ни на скот, ни на людей...
Медведица выходила из леса, на виду у всей деревни переходила дорогу, усаживалась поудобней на краю овсяного поля и так, сидя на задних лапах, ползала по овсу, загребая передними лапами спелые метелки и неторопливо их обсасывая. После каждого такого набега на овсяное поле на месте овса оставались широкие наползы, а на лесной тропе, по которой медведица выходила к деревне, появлялись неароматные следы из овсяной мякины, побывавшей в медвежьем желудке.
Осенний овес медведям был необходим: с него они жирели, набирали вес перед зимней берлогой; и случись медведю не попробовать овса да выпади в лесу неурожайный год на клюкву, пойдут по лесу звери-шатуны, что не запаслись на зиму жиром.