Здравствуй, сосед!
Шрифт:
Надолго ли хватило того пшена? Как ни тянула его Купава, кончилось. И опять упала Купава в ноги боярыне:
— Возьми меня в холопки! Век буду служить тебе верой и правдой!
Отвечала боярыня Гордята:
— Больно нужна ты! Поработаешь ещё немного, а потом будешь сидеть дармоедкой.
— Ну, тогда дочку Олю возьми, — опять просила Купава.
И опять отвечала боярыня Гордята:
— А она-то мне на что? Её сколько кормить надобно, прежде чем она работать станет.
С тех пор больше не ходила Купава к боярыне, ни о чём больше не просила. И даже не плакала, а сухими, горящими глазами глядела вечером на дочек, что таяли как свечки. Оля ещё ходила,
Сегодня утром, когда Зорька и Глеб ушли из дому, Купава велела Мстише подняться. Закутала потеплей её и Олю, сказала:
— Пойдём!
Мстиша молчала, пока мать надевала на неё зимнюю шубейку и тёплый платок, а Оля спросила:
— Куда мы идём?
Ничего не ответила Купава, но такое было у неё лицо, что Оля глянула на мать и заплакала. Глядя на неё, заплакала и Мстиша. Но Купава, не обращая внимания на их слёзы, взяла обеих за руки и повела со двора. Когда подошли к воротам, сторож спросил строго:
— Ты куда это собралась?
Купава даже не глянула на него. Держа дочек за руки, вышла на улицу. Так и шагала, ни разу не оглянувшись.
Они подошли к причалам.
Правду сказала бабка Сыроеда. Снег, выпавший утром, быстро растаял. Начал моросить дождь. На причалах было пусто. «Плохой был торг в Новгороде в этом году», — жаловались иноземные купцы, приехавшие с шелками, сукном и драгоценностями. Зато те, что привезли с собой что-либо съестное, были довольны. За горсть сушёных фруктов, за плошку оливкового масла можно было выменять драгоценный мех бобра или соболя. Но теперь уже больше не осталось у приезжих никаких припасов. У причалов грузились последние суда. И так задержались до холодов.
Купава спустилась на причал, подошла к ближней ладье.
— Нету, нету хлеба! — закричал хозяин ладьи, наблюдавший за тем, как гребцы ставили паруса. Он был сердит. Погода плохая, волна бьёт. Неизвестно, как ещё доберёшься до дому. А тут ещё целый день подходят нищие попрошайки.
— Я не за хлебом, — сказала Купава. Помолчала немного, потому что у неё перехватило горло, но потом всё же выговорила: — Возьми девочек, дочек моих возьми. С собой, туда, — показала она на уходившую вдаль от моста реку.
Купец немного понимал по-русски, но не сразу разобрал, что эта женщина просит взять её дочек.
— Продаёшь? — спросил он удивлённо. — И сколько хочешь?
— Ничего, — сказала Купава. — Возьми даром! Всё равно умрут с голоду!
— Голод, голод! — закивав, повторил купец уже известное ему русское слово, подошёл к стоявшей с опущенной головой Оле, взял за подбородок и приподнял её лицо. А потом так же поглядел и на Мстишу. Подумав, сказал: — Большую возьму, а маленькую нет. Не довезём. Умрёт. Пусть лучше дома.
Потом достал кошелёк, вынул несколько резан и сунул их в руку Купаве.
Купава взяла Мстишу за руку и, не оглядываясь, пошла с причала. Она слышала, как рвалась и кричала Оля, которую держали хозяин и один из гребцов, но всё равно так и не оглянулась.
34. Весенние ветры
Боярин Ратибор по случаю счастливого возвращения из похода устраивал пир. С раннего утра сбивались с ног холопы и холопки, чтобы подготовить всё, как надобно, к встрече гостей. На кухне жарили, варили и пекли мясо, рыбу, овощи. Боярыня Гордята то и дело призывала ключницу, чтобы отдать ей новые распоряжения. Кукша в своей светлице примеривала наряды.
— Ты что, оглохла, негодная холопка? — ругала
Зорька поклонилась в пояс и стала доставать из ларя Кукшино платье из серебристой заморской паволоки с длинным стелющимся по поду хвостом.
Внизу, в большой парадной трапезной, где стояли обеденные столы, Вишена и Глеб с другими холопами мазали воском полы и натирали их суконками. «Вот так же суконкой Ждан когда-то натирал сшитые отцом сапоги перед тем, как нести их на торг», — вспомнил Вишена. А ещё вспомнил, как однажды Борис позвал его к себе и он пришёл схода, в Ратиборов терем. Они тогда вошли в эту же залу. Вишене было боязно ступать отцовскими большими сапогами по натёртым вощёным полам. С удивлением разглядывал он богатое убранство в боярских хоромах. Крытые пушистыми коврами лавки и кованые железом лари, обтянутые рытым бархатом стулья с высокими спинками. Но всего больше запомнилась ему другая горница, где на полу и на лавках лежали звериные шкуры, а на стенах красовались оленьи рога, и оружие, и украшенные бляхами щиты. Борис потихоньку, чтобы не увидел холоп, снял со стены булатный меч, едва подняв его обеими руками, и сказал: «Отцовский». Долго ещё вспоминал Вишена тот меч и завидовал Борису. Больше ничему он никогда не завидовал, разве только ещё тому, что у Бориса есть Уголёк. Когда Вишена стал работать на подворье Ратибора, его приставили помогать конюхам. Нелёгкая была эта работа — чистить коней, убирать в конюшнях. И управитель, зная Ратиборову любовь к коням, за всё спрашивал очень строго. Но Вишена и сам старался. Ему нравилось ухаживать за лошадьми. Зайдёшь в конюшню — кони тихо похрупывают сеном. А любимец Вишены Уголёк поднимет уши и косит огромными чёрными глазами — ждёт, когда Вишена подойдёт к нему. «Лучше сто раз убирать конюшню, чем боярские хоромы», — думает Вишена.
До глубокой ночи в боярском тереме весело пировали гости. Поход и в самом деле был удачен для Ратибора. Суздальцев, правда, они не победили. В том бою, когда сошлись суздальские и новгородские войска, много было убитых и с той и с другой стороны, многие раненые замёрзли в снегу. Но потом решили покончить дело миром. В условленный день съехались князья и знатные мужи, новгородские и суздальские, и поделили спорные земли так, чтобы всем было без обиды. Боярин Ратибор не только сохранил свои имения, но и приобрёл новые.
Боярин Ратибор мог радоваться и праздновать победу. Но в других домах на улице Добрыни не радовались. Даже в доме Власия, который за это голодное время порядком разбогател, и то было горе. Не вернулся из похода его зять и помощник Гай, горько плакала дочь Власия, оставшаяся вдовой с малыми детьми. Да и сам Власий тужил порядком. Некому было ему теперь передать лавку и другие хозяйские дела. Сам он уже был стар, и справляться ему со всем хозяйством становилось трудней и трудней.
В домике кузнеца Фомы повзрослевшая Алёна рассказывала отцу о последних днях матери, которая умерла, так и не дождавшись его возвращения из похода.
А в доме через дорогу Ульяна качала маленького сына Горазда и тревожно прислушивалась к разговору Ждана с Вишеной. Всем сердцем сочувствовала она Ждану. Он любил Зорьку, надеялся, что сумеет помочь её отцу Даниле расплатиться с боярином Ратибором, и тогда они смогут пожениться. Теперь у Ждана уже не осталось никакой надежды. Зорька теперь была уже не вольной новгородкой, а холопкой, рабыней Ратибора. И Ждан не мог на ней жениться без согласия хозяина. Ратибор, может быть, и согласится, но тогда Ждан тоже станет его рабом. Таков закон.