Здравствуй, Валерка! (сборник)
Шрифт:
подружился с ребятами, - я сделал стойку на учительском столе. Это был мой
коронный номер, никто у нас в классе, кроме меня, его не умел делать. И как
раз в этот момент к нам вошла Екатерина Моисеевна - наш директор. Я заметил
ее краем глаза.
– Атас!
– зашумели ребята.
Я спрыгнул на пол и сказал:
– Я могу и больше простоять.
– Это я знаю, - сказала Екатерина Моисеевна. - Пойдем, Валерий, поговорим.
– Пожалуйста, - вежливо
сейчас контрольная по русскому языку.
– Хорошо, - улыбнулась директор.
И мы пошли в ее кабинет.
"ТРИ БОГАТЫРЯ"
Екатерина Моисеевна была маленькая и полная, и поэтому ходила медленно
и при каждом шаге вздыхала.
Мы с ней вместе начали подъем по лестнице. Она сделает шаг, вздохнет, еще шаг и еще вздох. Я мог бы за это время, пока мы поднимались, уже десять
раз туда и назад сбегать. Ну, если не десять, то пять во всяком случае.
И почему только Екатерина Моисеевна сделала свой кабинет на четвертом
этаже? Ей удобнее было бы на первом. А может, она нарочно, чтобы
физкультурой заниматься и сбросить лишний вес?
Я только хотел спросить у Екатерины Моисеевны, правда ли, что она
устроила свой кабинет на четвертом этаже, чтобы тренироваться, как она
сказала:
– Ну что мне с тобой делать, Валерий?
– И опять вздохнула.
Я тоже вздохнул и подумал: а что со мной и вправду делать?
Сверху по лестнице с шумом и криком сбегали ребята. Не долетев двух
метров до меня и директора, они вдруг начинали идти спокойно и неторопливо, как будто им было лет по восемьдесят, не меньше. Ребята говорили:
"Здравствуйте, Екатерина Моисеевна", - а потом неслись с прежней скоростью и
с прежним шумом.
– Ну, так что мне с тобой делать? - снова спросила директор, когда мы
уселись в ее кабинете - она в кресло, а я на стул.
Я бывал в этом кабинете не раз и все хорошо помню, а поэтому не стал
разглядывать "Трех богатырей" - огромную картину, висевшую на стене, прямо
за спиной Екатерины Моисеевны. Я эту картину уже выучил на память. Могу в
любой момент рассказать, кто какой меч держит и у кого какой масти лошадь.
Сами понимаете, зададут тебе такой вопрос: "Ну что мне с тобой делать?" - а
как на него ответить, не знаешь. Каяться еще рано, надо выждать, вот и
изучаешь картину. Мне уже пришла в голову мысль: хорошо бы директору для
тех, кто часто бывает у нее в кабинете, вместо "Трех богатырей" повесить
"Бурлаков", а потом вместо "Бурлаков" еще какую-нибудь картину. Так за
несколько лет можно изучить всех художников и все, что они нарисовали.
– Молчишь?
– спросила Екатерина Моисеевна.
– Я уже помирился с ребятами, и все будет хорошо, - сказал я.
– Обещаю.
– Ты мне каждый месяц даешь обещания, а что из этого?
– Но почти месяц я держу свое слово.
– А на сколько сейчас ты обещаешь?
– улыбнулась Екатерина Моисеевна.
Я заметил, что она всегда улыбается, разговаривая со мной. Что бы я ни
натворил, она улыбается. Но это, правда, наедине со мной. А при матери и
учителях она совсем другой человек. Поэтому я люблю бывать в ее кабинете, когда мы вдвоем. Вот если бы еще вместо "Трех богатырей" повесить
"Бурлаков", а вместо "Бурлаков"...
– Месяц будешь держать свое слово?
– спросила Екатерина Моисеевна.
– Буду, - сказал я.
– Ну иди, на контрольную опоздаешь, - улыбнулась она.
Я поднялся, сказал: "До свиданья", кивнул богатырям - до скорой, мол, встречи - и пошел к двери.
– О матери подумай, - сказала Екатерина Моисеевна.
Я обернулся. Лицо директора было печальным.
– Ну, иди, - повторила она.
Я открыл дверь и еще раз посмотрел на Екатерину Моисеевну. Она снова
улыбалась мне.
КАК Я УТЕШАЮ МАМУ
Я знал, какой у меня будет разговор с мамой. Мама сразу заплачет и
скажет:
– Ты понимаешь, как трудно одной воспитывать ребенка?
Я буду молчать. Я буду сидеть в кресле-кровати и молчать. Надо дать
маме выговориться и ни в коем случае не перебивать ее. Потому что она сразу
вскипает:
– Ради бога не перебивай меня, за тебя говорят твои поступки.
Потом мама скажет, что у других матерей жизнь как жизнь, и только у нее
кромешный ад и сплошные мучения.
Тут я обычно не выдерживаю:
– Но ведь я в милицию ни разу не попадал, я никого не грабил, не
убивал.
Мои слова только воодушевляют маму:
– И ты считаешь, что это - достоинство? Не хватало еще, чтобы ты грабил
и убивал! Как у тебя вообще язык поворачивается говорить такое! Замолчи
сейчас же.
Я молчу, пока она это говорит, и продолжаю молчать.
На несколько мгновений мама затихнет. Потом она снова скажет, как
трудно одной воспитывать такого оболтуса, как я, и еще работать, зарабатывать на жизнь.
Моя мама ткачиха на камвольном комбинате. Она хорошо работает, ее
фотография висит на Доске почета вместе с фотографией Семкиного дяди -
главного конструктора комбината. Того самого дяди, о котором Семка прожужжал