Здравствуйте, доктор! Записки пациентов (сборник)
Шрифт:
– Вот так вот обрежем, – показала она широко рукой, – и отличненько будет! Без этого безобразия. Отвратительно выглядит.
И стала несильно шкрябать внутри. А я ей возьми и скажи, обиженная за шейку:
– Из цервикального канала вы взяли уже?
Она встрепенулась:
– Ну, – говорит, – если вы так уж настаиваете, возьму. Хотя, знаете…
Она не договорила. Но было понятно, как ей надоели капризные пациентки.
Вот. За все это удовольствие я отвалила более четырех тысяч рублей, однако самому интересному еще предстояло случиться на следующий день. Самое интересное началось с утра: бледное солнце, заваривается кофе, звонит врачица и светло замечает, что «диагноз подтвердился». Я даже не уточняю какой. Иду забирать результат, встревоженная.
Дают в руки малый белый листочек. Врачица торжествует. Говорит: «А я предупреждала, надо резать». Читаю на листочке, там немного, одно слово от докторской руки: гиперкератоз. И неразборчивая подпись. Спрашиваю:
– А это что?
– Это ваш результат.
– Результат чего?
– ПАП-теста, – отвечает она легко и листает какие-то бумаги на красивом письменном столе. Я ей мешаю, кажется.
Говорю сдержанно:
– Он странно выглядит.
Она пожимает плечами. Не соглашается. Ей вполне нравится, как выглядит этот результат.
Спрашиваю:
– Где результат исследования материала из эндоцервикса?
Она говорит, глядя строго мимо:
– Перед вами, женщина!
– Где результат исследования материала из эктоцервикса?
Она поджимает губы обиженно. Я знаю, что она сейчас скажет, и она говорит с достоинством:
– Вы не врач!
– А я и не претендую, – отвечаю, – но я много раз сдавала этот тест, и его результаты выглядят по-иному. Они выглядят вот так: «клетки многоклеточного и цилиндрического эпителия без атипии», «пласты чешуек плоского эпителия». Или там: «с участками метаплазированного эпителия». Все это отдельно для каждого образца. В протоколе исследования записывают то, что видят в микроскоп. Виды клеток. А это – вообще не протокол исследования.
Она горячится. Она встает и нервно ходит.
– Наша клиника работает на рынке медицинских услуг десять! Нет, двенадцать лет! Наши специалисты достигли несравненных высот в части диагностики и лечения! Ваш анализ – результат труда десятков людей! Специалистов высшего класса!
И вот она все это говорит, а я в очередной раз понимаю, что глупее меня нет вообще никого. Даже вот этот специалист высшего класса, подписавший малый белый листок, намного умнее. И я тихо встаю и незаметно ухожу. Кручинюсь и ем шоколад. Много. Скрываю ото всех свой очередной позор и потерю четырех тысяч.
Приступ цивилизованности обоснованно прошел, но приключения с врачицей забавным образом продолжились – с участием третьего лица, юриста Славы. Он совершенно случайно ко мне заехал, отдать-забрать ключи с прошлых работ, записные книжки, журналы столетней давности, всякое такое. А я как раз заполучила свеженькие результаты анализов из независимой лаборатории – они были прекрасны. Без всяких глупостей от руки, сочиненных гинекологиней в тиши уютного кабинета.
Я победно танцевала вокруг монитора и негромко пела – независимая лаборатория по почте присылает анализы, очень удобно для танцев.
И тут случается юрист Слава. И я в порыве радости с какого-то черта рассказываю ему в общих чертах историю: обман в частной клинике, четыре тысячи рублей, новые прекрасные результаты и все хорошо вроде бы. Но он со мной не соглашается. Уверяет, что все может быть еще лучше. Просто начинает разминаться у меня на ковре, потирать руки, как боксер перед поединком. И говорит:
– Наташка, мы сейчас эту жуткую бабу за полминуты сделаем! Ты хочешь обратно четыре тысячи сто рублей? И еще два раза по столько же? За моральный ущерб? Да я таких, как она, да как Бог черепаху!.. Да я за социальную и всякую другую справедливость! Горы сверну! Я борец, настоящий борец!
Я кусаю губы, я неприлично хочу назад четыре тысячи рублей. Моральный ущерб я бы легко простила. Но вот четыре тысячи рублей очень хорошо выручили бы меня этой осенью. Я купила бы те самые духи. И шанелевскую базу под макияж, сияющую. А то все как-то больше за квартиру, да за квартиру, да еда, да пуховики детям. А, и еще за газ. И я – несчастная! – киваю прокушенной губой юристу Славе.
Он мгновенно меня хватает за руки – за ноги, он меня волочет на улицу и сажает в свой автомобиль. Славин автомобиль очень грязный. Не просто там банально грязный – а невероятно, невообразимо, чудовищно грязный. Это невозможно себе представить. Грязь лежит на кузове неизвестного никому цвета толщиной сантиметров тридцать, не меньше. Когда-нибудь ее придется уже отбивать кайлом, а не отмывать.
Или не придется.
– Да, – блестит очками юрист Слава, – я принципиально не мою машину за личные деньги. Я считаю, что город должен мне сам мыть машину, если хочет видеть свои дороги аккуратными!
Тут бы мне одуматься. Выйти с достоинством из принципиально немытого автомобиля. Вернуться домой. Выпить кофе. Послушать радио «Эхо Москвы». Но я, безумная, пристегиваюсь – и мы едем.
По пути юрист Слава интересно рассказывает мне о своем вкладе в составление «Полевого определителя птиц Подмосковья» с описаниями и изображениями трехсот семи видов птиц средней полосы России. Говорит, что лично описал несколько нетипичных птиц. Я спрашиваю, была ли там пеночка. Он почему-то обижается и сильно ударяет руками по рулю. Машина странно виляет в стороны. Я моргаю.
– Не в пеночке дело! – с болью отвечает он. Замолкает надолго.
Приезжаем. Юрист Слава не торопится вылезать из машины, он снимает очки, вынимает из кармана другие, надевает их. Снимает. Надевает прежние. Я немного начинаю жалеть о намеченном мероприятии. Юрист Слава вдруг сильно возбуждается и вытаскивает из бардачка смятую газету. В газету завернут листок бумаги большого формата А3.
– Подожди, – громко говорит он, – я вот тебя хочу попросить. До всего.
– Да? – любезно отзываюсь я.
– Ты поддержи мою добрую инициативу по поводу иппотерапии. Я не для себя стараюсь. Я для детей стараюсь. Я хочу, чтобы каждый ребенок города познакомился с лошадью. Ты подпишешь мое открытое письмо Невзорову?
– Невзорову? А почему именно ему?
Юрист Слава волнуется еще больше. Лицо его краснеет. Губы прыгают. Руки дрожат. И голос тоже:
– Как ты не понимаешь?! Я обращаюсь к нему как к знатоку лошадей. И опытному пропагандисту. Надеюсь, ты хотя бы знаешь, что его лошади прекрасно читают?